Следите за нашими новостями!
 
 
Наш сайт подключен к Orphus.
Если вы заметили опечатку, выделите слово и нажмите Ctrl+Enter. Спасибо!
 


Детская литература


(Хелен Филдинг и Бриджит Джонс, Джоан Роулинг и Гарри Поттер, Василий Сигарев и «Пластилин» - опыт социологии типического)

Могли быть и другие три текста. «Незаменимых у нас нет» - сказано не о современной литературе, но к ней, безусловно, относится. Три автора были выбраны мною не за исключительность (хотя каждый по-своему примечателен), а скорее наоборот. Второй критерий отбора - известность. Романы Филдинг и Роулинг разошлись огромными тиражами и были экранизированы, пьеса Сигарева получила множество престижных премий, как отечественных, так и зарубежных. Популярное литературное произведение — это готовый социологический опросник с проставленными галочками. Какие образы и идеи привлекательны для современников? Анализ книжной полки может оказаться полезнее стандартных опросов: отвечаем-то мы зачастую «как принято», а читаем все-таки преимущественно то, что нравится.

Три таких разных произведения объединяет ещё и то, что в каждом раскрывается (или, может быть, закрывается) тема взросления, становления человека. Кроме того, как мне кажется, тексты вышеупомянутых авторов достаточно самобытны, чтобы проходить по ведомству литературы, а не «голой» коммерции, как это часто бывает со всевозможными «хитами» и «бестселлерами». Читательская (и зрительская) аудитория (по крайней мере, в России) у них так же схожа: люди средних лет с дипломом о высшем образовании: для того, чтобы в этом убедиться, достаточно пробежаться по соответствующим интернет-форумам. (Я, понятное дело, имею в виду взрослую составляющую аудитории).

Героине книг Хелен Филдинг – ее зовут Бриджит Джонс - около 30-ти. Причём же здесь «детская литература»? Эпитет «детский» в данном случае относится не к физическому возрасту, а отражает степень психологической и нравственной зрелости индивида. Мышление Бриджит — это мышление 13-ти или 15-ти летнего подростка, причем не самого развитого. Замените целлюлит на прыщи, а начальницу на учительницу, и вы нипочем не догадаетесь, что с вами говорит женщина, разменявшая четвертый десяток. (В современной английской литературе есть и мужской вариант подобного образа – герой цикла повестей Сью Таунсенд - юноша, а затем молодой мужчина по имени Андриан Моул). Свидетельства инфантильности Бриджит столь разнообразны, что даже простое перечисление их может утомить: она невежественна и зациклена на своей внешности, ее попытки устроить личную жизнь — это метания девочки-подростка, которой нужен мальчик (не личность, а функция), чтобы выглядеть не хуже подружек (в принципе, идеальным выходом для Бриджит и ей подобных мог бы стать пластиковый манекен, при условии, что с ним можно было бы выходить в свет и ездить к родственникам на барбекю), она неряшлива и бесхозяйственна, ее отношения с родителями, особенно ревность к молодящейся матери, - эпизоды из той же (подростковой) серии. Бриджит не лишена добродушия, но ДОБРОТОЙ эта черта может выглядеть лишь в сравнении с теми совершенно гротескными фигурами, из которых Филдинг подбирает окружение для главной героини. На вечеринке человек пытался покончить с собой. Хозяйка дома комментирует: «Это даже неприлично. Весь уик-энд испорчен». На таком фоне не особенно сложно выглядеть душечкой, не правда ли?

Книги Хелен Филдинг, что бы там ни говорили ее поклонницы, - это, прежде всего, едкая беспощадная сатира на современное западное общество, и тот факт, что многие женщины охотно узнают себя в этом кривом зеркале, не делает им чести.

Основная движущая сила в романе Филдинг — голая несублимированная энергия телесного низа, к обслуживанию которого сводятся все усилия героини. Подобная зацикленность на вопросах пола и внешности также характерна именно для подростков. В этом силовом поле «телесность+сексуальность» сближаются столь непохожие миры Бриджит и Максима (главный герой «Пластилина»), благополучной англичанки из среднего класса и мальчика с российского дна. Мир героев Сигарева также буквально пропитан темными энергиями пола. Из 33 эпизодов пьесы больше половины так или иначе связаны с сексуальными отношениями. От мальчишек и до старушек все думают исключительно про Это. При этом пол для героев Сигарева — не источник легкой, хотя и несколько поверхностной, радости, как у Филдинг, а главная причина боли, стыда и срама. Похоть и насилие в этом мире — две стороны одного и того же безрадостного существования. В жизни настоящей, всамделишной, — ТАК не бывает, и автор (Сигарев), надо полагать, это прекрасно знает; если бы в его жизни ВСЁ было бы ТОЛЬКО насилие и похоть, он едва ли стал бы писать пьесы. Жизнь богаче мира Сигарева, но, само по себе, это не может являться претензией: жизнь богаче любого придуманного мира, и миров Шекспира или Пушкина в том числе. Автор, как и скульптор, имеет право отсечь лишнее, но нельзя не заметить, что в случае «Пластилина» лишним оказывается всё, кроме (повторюсь) похоти и насилия.

В этом смысле, признаюсь, очень странной выглядит претензия «новой драмы» на то, что она и есть сама жизнь. Разумеется, это не так, и средний сериал гораздо больше похож на то, как бывает «на самом деле». К проблеме жизнеподобия мы ещё вернёмся.

Романы Филдинг — вовсе не «эротическая» литература. Здесь, если можно так выразиться, сексуальность идет рука об руку с социальностью. Любовник в мире Филдинг — не эротическая, а социальная функция, «завести мужчину» - значит избавиться от шуточек родственников, снисходительной жалости замужних друзей и пренебрежительного отношения начальства. Для человека, лишенного честолюбия и воображения (такого, как Бриджит Джонс), состоявшаяся «личная жизнь» становится фактически единственной доступной формой социального успеха. То же можно сказать и о героях Сигарева. Спаривание — единственная понятная им форма самореализации. Мораль здесь простая: если я кого-нибудь принуждаю к совокуплению — это хорошо, если меня пытаются изнасиловать — это плохо.

Но сходство миров Бриджит и Максима не ограничивается сферой сексуальности. В самом общем виде то, что объединяет две модели мироздания (а любая книга — это модель) можно определить как безвыходную инфантильность. Безвыходность может быть обозначена исключительно оттенками черного, как у Сигарева, или раскрашена веселенькими цветочками, как у Филдинг, но в обоих случаях это тупик, выхода из которого (в рамках данной модели) нет. Сериал про Бриджит можно назвать «Золушкой» для чайников. Глупая, ленивая (все качества, как по заказу, списаны с сестер настоящей Золушки), она получает своего принца, «а за что?» — «а просто так». Жила хорошо: отдельная квартира, непыльная работа, а будет жить еще лучше — особняк и любовник адвокат. Зачем ей взрослеть, если можно до глубокой старости дожить девочкой-припевочкой (что и демонстрирует мама Бриджит)? Хелен Филдинг умная женщина, однако же, показывает нам, что счастье вовсе не в том, чтобы знать разницу между Рембо и Рембо. Вовсе нет! Надо быть миленькой полненькой дурочкой с повадками девочки-подростка, и все приложится: вот незамысловатая мораль сериала.

Бриджит взрослеть незачем, Максиму — некуда: учеба оборачивается насилием, взросление — похотью; инфантилизм Максима (физически оправданный) так же безысходен: в его мире повзрослеть — значит стать насильником (в самом широком смысле этого слова); существуй такой мир на самом деле — самоубийство в нем было бы не просто оправданным, но единственным возможным выходом, поэтому смерть героя в конце пьесы воспринимается (как бы кощунственно это ни звучало) почти что с облегчением: все-таки выход. Максим умирает, Бриджит остается жить, а могло быть и наоборот: сколько таких Бриджит каждый год погибает от передозировки снотворного, будучи не в состоянии вынести жизнь, заполненную чередой постельных сцен и антицеллюлитных диет. К чести Филдинг следует отметить, что она не устает показывать, что мирок ее героини существует не сам по себе, он часть огромного Мира, чью сложность и трагизм Бриджит великолепно игнорирует. В этом большом Мире существуют такие вещи, как голод и безработица, и тысячи, сотни тысяч людей находятся в тюрьмах, а миллионы живут на свободе в условиях, которые хуже всякого заточения. Но, даже столкнувшись с подлинным горем и нищетой, даже побывав в таиландской тюрьме, Бриджит остается верна себе: думает исключительно «о своем», а именно о своей фигуре и цвете лица. Она прольет слезинку о принцессе Диане, но даже не вспомнит о тех несчастных тайках, которых - в отличие от неё самой - некому вызволить из заточения. В конце каждой книги эта молодая женщина, разумеется, счастлива (таков закон жанра), но это безнадежное счастье абсолютной нравственной слепоты и глухоты, счастье более горькое, чем иное горе. Безвыходное счастье среднего современного европейца.

В пьесе Сигарева большой Мир не дан даже намеком, напротив, зло здесь кажется особенно непобедимым потому, что оно никак не объяснено. Ненависть и насилие иррационально беспричинны - даже в тех случаях, когда для любого нашего современника причины, что называются, налицо. Самый простой пример — образ учительницы-человеконенавистницы. То, что эта женщина наверняка живет «за чертой бедности», т.к. в России все провинциальные учителя поставлены в такое положение, остается за кадром, возможные личные причины игнорируются (может, у нее на руках умирающая мать или пьющий муж?), остается голая иррациональная ненависть к ученикам, которую невозможно анализировать и которой (как следствие) невозможно противостоять. Но, повторюсь, при всем внешнем несходстве сюжетов и декораций, произведения Филдинг и Сигарева объединяет одна и та же идея: детство — это и есть жизнь (хоть и плохая), взросление — смерть и крушение, которого героям счастливым образом удается избежать: Бриджит живет, не взрослея; Максим умирает, чтобы не взрослеть.

На фоне этих произведений эпопея Джоан Роулинг, при всех своих недостатках, (о них ниже) выглядит буквально лучом света в темном царстве. Герои Роулинг НЕ помешаны на сексе (хотя в последнем романе Гарри как раз ровесник Максима, а для европейцев тема подросткового секса уже давно не является табуированной). И Гарри, и Рон, и Гермиона интересуются человеческими отношениями больше, чем половыми контактами (по-видимому, они, в отличие от тёти Бриджит, понимают, что телегу бессмысленно ставить впереди лошади). Герои Роулинг учатся и набираются ума-разума, а не костенеют в собственном вольном или невольном невежестве. Кроме того, они имеют перед глазами примеры как зла, так и добра, и борются с первым ради торжества второго.

Роулинг пишет для детей о радостях взросления; о том, что становиться чем-то большим, чем ты есть, — предназначение человека; о том, что есть вещи, ради которых стоит жить, и вещи, за которые стоит умирать. Филдинг пишет для взрослых о том, что взрослеть ни в коем случае не надо, а лень и невежество — вовсе не пороки, а так, милые черточки, зло — это целлюлит и подружки-соперницы, и никакого другого зла в мире нет, а посидеть в тюрьме даже полезно: от этого худеешь. Обе писательницы - англичанки, представительницы одного поколения, а так непохожи. Может быть, в том-то все и дело, что одна пишет для детей, а вторая — для взрослых? Детская культура — одна из наиболее консервативных составляющих просто культуры, результатом чего и становится парадоксальная ситуация: мальчиков и девочек воспитывают – зачем? Чтобы они стали взрослыми. И чтобы потом воспитывать из совершеннолетних мужчин и женщин — подростков-недоумков, не желающих взрослеть.

При этом очевидно, что успех книг о Гарри Поттере в аудитории старше 18 лет носит откровенно компенсаторный характер: дяди и тети взахлеб читают о том, какие подвиги они бы совершали, доведись им стать маленькими детьми. Культура выворачивается наизнанку: не дети, читающие о подвигах взрослых (как было во все века), а взрослые, увлеченные приключениями детей.

Как вы думаете, смогут ли такие «взрослые» стать авторитетом для собственных чад?.. Правильно думаете. Но они к этому и не стремятся. Культура вечного детства породила педагогику свободы, суть которой (если отвлечься от красивых фраз) - в том, что родители (а то и взрослые вообще) фактически снимают с себя ответственность за воспитание и образование детей.

«С конца 60-х годов на Западе, а в 90-е и у нас распространяется (по сути, насаждается) так называемая свободная школа, в которой детей не учат”. (Илья Смирнов, «Либерастия»).

В своей книге Илья Смирнов достаточно убедительно раскрывает политические последствия подобного подхода (превращение избирателей в невежественное стадо), мне же хотелось отметить другое: «свободная школа» была бы немыслима в обществе с традиционными представлениями о правах и обязанностях детей и взрослых, но она легко проходит там, где взрослые мечтают вечно оставаться детьми. Государство в таком случае выступает в роли всеобщего папы (чему способствует также система всевозможных пособий взамен гарантированного права на труд), а школа берет на себя функцию семьи, к вящему облегчению резвящихся родителей. Другую половину своих обязанностей они с успехом делегируют домам престарелых. Одним из следствий этой метаморфозы стала, например, передача школе таких традиционно семейных полномочий, как право на сексуальное просвещение. Таким образом, медленно, но верно перестает существовать традиционная семья, как автономная не только социальная, но и идейная единица, способная в случае необходимости противостоять государственной промывке мозгов, механизм которой так убедительно вскрывает Джоан Роулинг в своих последних книгах.

Впрочем, и с книгами Роулинг всё не так уж просто. Всего их обещано семь. Таким образом, независимо от того, погибнет Гарри или останется жить, эпопея оборвется как раз накануне его совершеннолетия. Это нормальный ход в литературе для детей. (Нам ничего не известно о старости Тома Сойера и Алисы). Но цикл о Гарри Поттере — не просто детская литература, значительную часть аудитории Роулинг составляют подростки и даже взрослые. Для них окончание сериала (независимо от того, насколько счастливым оно будет) послужит лишним доказательством «от противного», что настоящая жизнь заканчивается на пороге взросления. Ведь даже приключения взрослых магов в романах Роулинг ни в какое сравнение не идут с жизнью Гарри и его друзей, чего в таком случае говорить о нас, «маглах».

Впрочем, я далека от мысли винить автора в проблемах аудитории; моду на детство до глубокой старости придумала не она.

Конечно, есть у Роулинг и свои недостатки; самый очевидный из них — расизм утонченного гностического толка. Есть Люди, это маги; а есть тупые узкие «маглы» (немаги), они не виноваты, но такими уж они уродились. Хорошие маги не обижают маглов (а также кошек, собак и других домашних животных), но и равными себе этих недоумков тоже не считают. На протяжении веков христианская культура худо-бедно уравновешивала человеческую гордыню, но, похоже, с этими тормозами и впрямь покончено. Талантливые люди всегда пытались поставить себя выше окружающих, но, все-таки, читая о том, что трудно богатому войти в Царство Небесное (а эти слова христианская традиция относит не только к золоту и серебру, но и к личным дарованиям), они понимали, что быть умнее и быть лучше — разные вещи. Опять же, притча о талантах напоминала, что кому дано — с того и спросится. Но теперь спрашивать некому, и идейные — духовные — предпосылки для создания не просто классовой, но КАСТОВОЙ социальной системы налицо. А может быть не просто кастовой, но и в определенном смысле РАСОВОЙ; то-то в пятой книге Роулинг выясняется, что дарования Гарри связаны не просто с материнской любовью, но с особой кровью, которую он унаследовал от матери.

Вот еще неожиданная точка, в которой происходит сближение всех трех авторов: тема предопределения. Судьба Бриджит в существующей экономико-политической реальности предопределена с самого рождения: белая, англичанка, из среднего класса, без особых дарований (может, они и были, но никто их не развивал). При таких стартовых позициях система сама выносит на определенный уровень благосостояния; конкуренция — это для других: для арабов и индусов, а хорошая девочка Бриджит буквально обречена на сытое и беззаботное существование. Максим в пьесе Сигарева также обречен скорой отвратительной смерти, выхода нет, света в конце тоннеля — тоже. В жизни из сирот и босяков, бывает, вырастает всякое. Но мы не о жизни, а о мире свердловского драматурга, а в нем, как уже было сказано, вырастать не в кого. И Гарри во многом предопределен - кровью, шрамом, темным пророчеством. Так вырисовываются контуры нового мирового порядка, порядка предопределения (при декларируемой абсолютной свободе).

Нет, не случайно, ох не случайно появляется у Роулинг ссылка на кровь. Геном человека расшифрован (так, во всяком случае, это было представлено широкой публике), для науки всё еще только начинается, но уже звучат тревожные голоса о том, что мир, и без того не страдающий от избытка равенства и братства, захлестнет новая волна дискриминации, дискриминации биологической и (якобы) научной. А пока нас к этому готовят, мягко внушают: каждому своё. Одним летать отдыхать в Таиланд, другим подыхать в подворотне, одним талант и творческая магическая жизнь, другим скука магловских будней. Лорда Вольдеморта можно свергнуть, но этого, последнего, предопределения к жизни или прозябанию не волен отменить ни Гарри Поттер, ни Думбльдор. Да и не очень им этого и хочется, если честно.

Англичане — мастера расточать похвалы. Филдинг они сравнивают с Джейн Остин (видимо, потому что и там, и там про женщин; ну хорошо еще, хоть не с Шарлоттой Бронте). Сигарева Том Стоппард сравнил с Достоевским. Не удивлюсь, если кто-нибудь припомнит заодно и Горького. Это напоминает мне историю из тех, еще советских, времен - о школе, в которой учебник по акушерству и гинекологии и томик «Тысячи и одной ночи» гуляли по рукам на равных правах, как книжки про Это. Говорю же: подростки, что с них взять... Не хочу ввязываться в долгую дискуссию о том, действительно ли Сигарев и другие представители «новой драмы» (а также «новой прозы» и прочих новшеств) так же талантливы, как Федор Михайлович и Алексей Максимович, но вот что интересно: пьесы Сигарева куда более популярны за рубежом, нежели на родине; в России назвать реакцию на его произведения «успехом» можно, пожалуй, только в Москве. Пьеса, написанная о низах, популярностью пользуется преимущественно в верхах: у зажиточных европейцев и москвичей; то же можно сказать и о других авторах, работающих в подобном жанре. И еще, что особенно странно: произведения, вроде бы, обличающие современное общество, не вызывают ни малейшего отклика в левой прессе, зато о них много и с удовольствием пишут респектабельные буржуазные издания. Может быть, российские левые далеки от культуры? Да, вроде бы, нет: книги и фильмы они обозревают исправно и о театре, бывает, пишут - но не о «новой драме». Причина этого, как мне думается, проста: мир «новой драмы», в отличие от миров Достоевского и Горького, — мир безвыходного отчаяния, от которого нет спасения. «Пластилин», в отличие от «На дне», не предполагает ни эволюции, ни революции, только безрадостную смерть животного, загнанного на бойню.

Искусство художника не в последнюю очередь заключается в умении соблюсти пропорцию между светом и тенью. Задавая перспективу, она показывает возможный маршрут из горького сегодня в светлое завтра. В произведениях Сигарева и ему подобных эта пропорция нарушена. Из конца туннеля убран свет, и тьма обступает со всех сторон. Предельное обличение оборачивается здесь своей противоположностью: пассивным согласием с существующим порядком вещей. Таким образом, искусство молодого уральского драматурга из рабочей (как он сам о себе говорит) семьи, хочет он этого или нет, льет воду на мельницу того самого порядка, при котором учителя вынуждены вымогать себе абонементы в бассейн у родителей учеников, а мальчики из бедных семей обречены на наркоманию и зону.

А ведь это очень важно: убедить низы, что выхода у них всё равно нет.

Такая драматургия оказывается востребованной у верхов: созерцание чужих несчастий — лишнее напоминание о собственном благополучии. На Западе любят страшилки про ужасы стран третьего мира - еще бы, ведь к ним это не относится! Обывателю приятно пощекотать себе нервы жизнью обитателей дна. Люди, которые могут позволить себе вручать драматургам премии в 50 тыс. долларов, живут наверняка в приличных районах; где им, в самом деле, посмотреть на насилие и бедность, не на экскурсию же в трущобы ездить, оно и опасно, и тяжело, то ли дело в театре... В свое время Аристотель спрашивал, почему люди идут в театр смотреть на чужие подвиги вместо того, чтобы пойти и самим совершить подвиг. Но современный интеллектуал — это вам не какой-нибудь древний грек. Чужую беду ему смаковать приятнее, чем чужое геройство. Герой, гибнущий ради великой святой цели, напоминает публике о её ничтожестве, а созерцание чужой патологии помогает утвердиться в мысли о собственной нормальности и полноценности. Чувствуете разницу? Ну а где в России выше всего концентрация относительно зажиточных людей, остро чувствующих, что остальная Россия отнюдь не считает их пир во время чумы нормой? Конечно, в Москве. Вот для них-то и пишется «новая драма».

И, право, я не удивлюсь, если в следующей книге Бриджит Джонс не только прочитает сагу о Гарри Поттере (это уж наверняка!), но и станет поклонницей Марка Равенхилла, а, может, и самого Сигарева («Пластилин»-то ведь перевели на английский). Крайности сходятся. Оруэлл ошибался, прав был все-таки Хаксли: мы стремительно движемся в сторону дивного нового мира торжествующего детского маразма. Впрочем, первым человеком, угадавшим детские корни тоталитаризма, был все-таки Федор Михайлович с Легендой о великом инквизиторе. Осталось дождаться, когда на повестке дня появится предсказанный Иваном Ефремовым призыв к низам не создавать лишних проблем ни себе, ни людям (сытым, цивилизованным) и умирать молодыми.

Думаю, что долго ждать не придется.

[© Журнал "Театр", №4, 2003 г.]
Имя
Email
Отзыв
 
Спецпроекты
Варлам Шаламов
Хиросима
 
 
«Валерий Легасов: Высвечено Чернобылем. История Чернобыльской катастрофы в записях академика Легасова и современной интерпретации» (М.: АСТ, 2020)
Александр Воронский
«За живой и мёртвой водой»
«“Закон сопротивления распаду”». Сборник шаламовской конференции — 2017