Ей почти восемьдесят. Она приехала в Америку из Швеции в 1913 году. Сразу же нанялась прислугой за 10 долларов в месяц. В 1918-м стала няней-сиделкой. «Я обучилась ухаживать за грудными детьми, делать уколы, измерять температуру... Меня нанимали к новорожденным на неделю, на две, как кому требовалось. Чаще всего месяца на два. Одного малыша я нянчила целых четыре года. Бывало, мне платили всего семь долларов в неделю».
В ее рассказе прошлое порою переплетается с настоящим.
— Няня — это та, что меняет младенцу пеленки и очень его любит. Встаешь в любое время ночи, дашь ему бутылочку, переоденешь. Если дитя кашляет или плачет, надо понять, что с ним. Почти всегда мне давали комнату, но я все равно спала с ребенком. Брала на себя полный уход. А это двадцать четыре часа в сутки. Свободный день — раз в неделю. Только тогда и попадешь домой повидать своих двух малышек. Столько лет с тех пор утекло — я уж и не помню, что и как было.
Со своим делом я управлялась. И всегда на меня был спрос: одни хозяева рекомендуют другим. Сколько ребятишек я выходила на своем веку — фотокарточек набралось четыреста штук!
В шесть часов утра даешь ребенку бутылочку. Покормишь и опять кладешь в постель. Около восьми сменишь пеленку, выкупаешь. И опять бутылочку. Потом он поспит до десяти, до одиннадцати, а то и до двенадцати. И опять все сначала. По режиму. Сама раньше одиннадцати не ляжешь. Днем, если погода подходящая, вывезешь ребенка в коляске, чтоб подышал свежим воздухом.
Общая стирка, детское белье, молочные смеси для кормления — все на мне. А мать отдыхает или смотрит за другими детьми, или делает покупки. Иной раз, пока малыш спит, удается вздремнуть.
Живала я и в очень богатых, и в очень бедных семьях. До того бедных, что, случалось, и задаром работала... Жалко мне было людей. Помню, спала на армейской раскладушке, чуть повернусь — и бух на пол. (Смеется.) Было раз: шесть недель я совсем бесплатно проработала. А еще семью помню, так они полностью разорились в годы кризиса и очень во мне нуждались. Деньгами платить не могли, зато подарили мне очень красивые картины. Я у них шестнадцать лет проработала...
Мать приходит домой с новорожденным ослабевшая, волнуется, нервничает. Вот и нужна ей надежная подмога. В нынешнее время няни берут двадцать пять — тридцать долларов в день! А я беру меньше, если кому не по карману. Мне случалось работать и у очень-очень богатых людей. А знаете, бывает, богачи скупее, чем люди со средним достатком. (Смеется.)
Я чаще всего иду прямо в больницу и беру ребеночка — совсем они крошечные, дней семи или десяти от роду. До чего ж приятно, когда они на твоих глазах растут, пухленькие такие становятся, кругленькие, в ямочках, и тебе улыбаются. Иные при мне научились ходить, говорить, ложку держать. И шалунишки — ты за ними, они от тебя бегом. (Смеется.)
У одних я нянчила девятимесячного мальчугана. Помню, родители уехали на две недели, а когда вернулись, так он к родной матери не захотел идти. Заплакал, прижался ко мне, за шею обхватил. Я ей говорю: «Вы не огорчайтесь». А она: «Да я радуюсь. Значит, ему с вами было хорошо». Теперь ему уже девятнадцать.
А еще был младенец — из него кровь выкачали, белокровием болел. Когда домой привезли из больницы, очень он был плох. Я с ним без передышки девятнадцать часов провозилась. Хожу и хожу по комнате, с рук не спускаю. Он плачет, и я плачу, и мать плачет... А потом хороший вырос мальчуган. Они перебрались в Калифорнию. Когда я туда приехала, ему было уже семь лет. Увидал меня —сразу кинулся, обнял. Разве это не награда? Теперь ему уж сорок семь. В одной семье я нянчила детей, а потом внуков — детишек тех самых, кого прежде вынянчила.
Да, подчас очень тяжело бывает с ними расставаться. Были у меня две девчушки, мать у них умерла. Отец с ними остался совсем один. Младшенькой был год, старшей четыре. Я у них прожила два года. С этого места было всего тяжелей уходить. Малышка стоит у двери, тянет меня за юбку: «Мамочка, не уходи от меня!» Знаете, как тяжело... Они мне и по сей день письма пишут. Конечно же, очень к детям привязываешься. Плачут, ручки к тебе тянут... И самой не хочется уходить. Нет хуже — прощаться. До того оно тяжко.
С малышами нужно обращаться очень бережно. По-моему, профессия у меня замечательная. Важная. Где бы и ни работала, никто на меня не смотрел сверху вниз. Когда я приехала в Америку, в те времена прислугу и за человека не считали. А я всегда думала по-другому. Если приносишь пользу и честно работаешь, никакой труд не позор.
Служила я и в горничных. У миссис Рокфеллер-Маккормик. Когда у них бывали приемы, я помогала дамам раздеваться, следила, чтобы в туалетной комнате была пудра, если у дамы чулок порвется, чинила. Провожала гостью к хозяйке дома.
Серебро, бывало, чистишь, меняешь постельное белье, даже если никто на нем не спал. Там каждый день приказано было ставить свежие цветы на стол. Много чего приходилось делать. Как-то раз приехала сама миссис Рокфеллер. Подавали ей второй завтрак. Ну, мы все, конечно, на цыпочках ходили. Прислуги в том доме держали тринадцать человек... Это так, из прошлого вспомнилось... Да только никто там моей работы не ценил.
Работа с детьми благодарная. Бывает, и плачут всю ночь, спать не дают, а все равно их любишь. Я и сейчас, если кому нужно, прихожу посидеть с ребятишками. Даже вот и на прошлой неделе присматривала за ребенком.
Я свою работу никогда не брошу. Зачем? Пока могу людям помочь, пока во мне нуждаются, буду работать. Полы мыть уже не осилю, но еще много чего делаю. И когда наступит тот день, что уже не смогу работать, значит, пришел мне конец.
