Следите за нашими новостями!
 
 
Наш сайт подключен к Orphus.
Если вы заметили опечатку, выделите слово и нажмите Ctrl+Enter. Спасибо!
 


Предыдущая | Содержание | Следующая

Роуз Хофман. Учительница

— Я учительница. Свою профессию я всегда любила и продолжаю любить. Мечтала о ней с восьми лет. Учительствую с 1937 года. Быть преданным своему делу — вот что полагалось в мое время! Работа учителя мне очень нравилась. Я даже думала, что у учителей золотые уборные. (Смеется.) И что вообще живут они совсем не так, как простые смертные.

Она преподает в третьем классе. В районе, где находится эта школа, многое изменилось. За тридцать три года это ее вторая школа. Здесь она учит детей уже двадцать лет. «Я веду особый класс — они на продленном дне».

— О да, на моих глазах тут многое изменилось с того шестого января 1937 года. (Смеется.) Годы кризиса... Просто поразительно, как вели себя эти преданные своему делу люди. Учителя, дети — все были в одинаковом положении. Но мы выстояли, потому что трудились, тяжко трудились. Меня называли «еврейская полячка». (Смеется.) Муж говорит, что я мою пол, как польки, на коленях. (Смеется.) Меня назначили в четвертый класс. Почти все ученики мои оказались из польских семей. Было и два цветных семейства, однако же очень симпатичных. Тогда здесь население было из разных этнических групп — все эти люди выкарабкались из кризиса благодаря тяжкому труду.

Я была учительницей, они — моими учениками. Между нами не могло быть равенства, но я относилась к ним с любовью. Ни один из моих бывших школьников не скажет, что я не пользовалась уважением. Но фамильярности не допускала. Я не желаю знать про домашние дела, про paзводы и разбитые семьи. Я не заглядываю в личное дело ученика, не выясняю, разводились его родители или нет. Я не врач и не считаю, что должна интересоваться семейными обстоятельствами ребенка. Пикантные подробности мне ни к чему. Пусть отец его сменил хоть двадцать жен, пусть мамаша распутничает. Это не мое дело.

Как-то раз ученица говорит мне: «Мама выходит замуж. За хиппи. Он мне не нравится». Не желаю слышать про такие вещи. И не в моем характере детей выспрашивать. У ребенка тоже есть право на то, чтоб не лезли в его жизнь. Домашние обстоятельства не имеют никакого отношения к его учебе в школе. Я сама росла в разбитой семье. Мать умерла, когда мне было восемь лет. Разве это не разбитая семья? Как видите, не пропала.

Сейчас я работаю с восьмилетними детьми. В классе тридцать один ученик, из них — двадцать три испанца. Двое ребят из района Аппалачей. Двадцати трем пуэрториканцам все же оказывают какую-то помощь, а малыши аппалачцы совсем в загоне. У них не испанские фамилии. Прямо сердце надрывается.

В школе несколько учителей-испанцев, считается, что они помогают пуэрториканским детям изучать английский язык по программе ТЕСЛ [1]. Меня возмущает, что английский изучается как второй язык. Когда мои родители приехали в Америку, они же не обучали меня за счет налогоплательщиков еврейскому языку как основному. И дети поляков тоже не учили польский язык как основной. А теперь почему-то пуэрториканские дети учат родной язык за наш счет. По-моему, это грешно. Раз они в Америке, основным языком должен быть английский. Для меня это больной вопрос. У одного из таких учителей был кошмарнейший испанский акцент. Разумеется, ребята его переняли. Помню, вместо «собака» он говорил «совака» — ужас!

Язык! Я такое тут слышу, раньше я и произнести бы не могла. Лет пять тому назад у меня и язык не повернулся бы сказать словцо из четырех букв. А теперь — без всякого смущения. Как-то раз ребята пожаловались: «Oн сказал плохое слово!» «Какое?» — спрашиваю я. «Кончай!» Это, говорю, не плохое слово, он хотел сказать «прекрати». Ребята хохочут. Дома я спросила мужа, что же еще означает это слово, и он меня просветил. Мне бы и в голову не пришло. А мои ребята знают все. Это ужасно. Ведь если изъясняешься таким языком, значит, иначе не умеешь. Да они не владеют ни одним языком. (Вздыхает.) Впрочем, наверно, я неправа: в наши дни подобные словечки употребляют еще какие образованные люди. Надо же быть справедливой.

Говорят: испанец не смотрит тебе в глаза, ибо так его учит религия. Считается, что это непочтительно. Вот уж не верю. Мои ребята, сквернословя, смотрят вам прямехонько в глаза. Да я до них никогда и не слыхала таких выражений и вообще не употребляла никаких бранных слов. Зато теперь прошла закалку. Однажды, повздорив с мужем, знаете, что я ему сказала? «Пошел ты...» (Смеется.) В былое время у меня язык не повернулся бы такое вымолвить! (Смеется.) Но ведь я слышу это целыми днями. К каждому слову непотребная присказка, весьма красочный эпитет.

Конечно, и в прежние времена ребята, наверно, сквернословили. Но хоть знали, где и когда. Со мною лично такого не случалось, но некоторые учителя мне жаловались, что дети их обзывают. Нет уж, ни один мой ученик меня еще ни разу не обругал.

До чего мне нравились поляки! Очень трудолюбивый народ. Если приходилось туго, шли на любую работу — в поденщики, приходящей няней за десять центов в час. Не гнушались никаким трудом. А эти теперешние родители являются утром в школу. Общественный пост! Следят, как их деток кормят бесплатными завтраками и обедами. Ни стыда, ни гордости. У поляков, среди которых я жила, была гордость. Никто бы из них на такое не решился. Никому бы и в голову не пришло.

Этих родителей постоянно видишь в школе. Папаша приведет ребят на занятия, а сам слоняется по коридорам. Я считаю, что, когда в школе околачиваются взрослые, это даже опасно. Среди них попадается бог знает кто. Если не запрешь дверь, страшно оставаться в учительской.

Мы их видим на переменах. Во время обеда они тут как тут. Эти люди относятся неприязненно ко всему, что для них делают. А поляки сами выкарабкались из кризиса. Для них главное был дом, их собственность. Мой отец так любил свой домик, что, если прохожий ступал на газон, он готов был его убить. (Смеется.) «Вон отсюда! - кричал он. — Это не ваше». (Нежно.) Он своим домом гордился. А эти люди ничем не гордятся, они только разрушают. Нет, решительно не могу их понять.

Все разворовывают. Все окна разбиты. В былое время разве кто-нибудь бил стекла в школе? Если эти ребята на вас разозлятся, ужас что они могут натворить. (Вздыхает.) Да, другим становится наш район, и дети пошли другие. Приличного еврейского мальчика и того портят.

Когда я сюда приехала, здесь жили люди средних и высших слоев. Очень приятные, и дети у них были замечательные. Все строилось на доверии. Можно было дать задание и уйти из класса. Скажу: «На минутку отлучусь в канцелярию. Можете пошептаться». И они слушались. Меня это так воодушевляло. Теперь я на такое не отважусь. Даже в туалет не ухожу. (Смеется.) Я держу их в руках, но все же боюсь оставить одних.

Прежде, бывало, ребята спокойно сидят на своих местах. Если мне надо на несколько минут уйти, я им говорю: «Будете себя хорошо вести?» И все было в порядке. А эти только клянутся: «Будем, будем себя хорошо вести». И все попусту. Не знаю, воспитание это или, может быть, дело в их историческом прошлом? Их предкам так доставалось, что они вынуждены были лгать и красть, чтобы выжить. Я им внушаю: «Вам тут не надо врать и мошенничать. Мы все равны». Но их прошлое...

А ведь первый набор пуэрториканских детей был чудесный. Прелесть какие пришли ребята! От некоторых и просто в восторге. И вообще мне безразлично, кто какой национальности, но, если ты поганец, я тебя не люблю.

Теперь у нас в школе завели столы и стулья вместо парт. Ребята раскатывают на них по всему классу. Словом, все для усложнения жизни! (Смеется.) Если не смеяться над такими вещами, не выдержишь. Учить восприимчивых, интересующихся детей было одно удовольствие. А как вы заинтересуете теперешних? Угощением? Домашними коржиками? Уверяю вас, эти дети всем обеспечены. Если мне надо разменять доллар, в классе всегда найдется. У них может оказаться и больше... Семнадцать учеников получают бесплатные завтраки, а деньги свои тратят на лакомства.

Я всегда была сторонницей строгой дисциплины в учебе, но этим ребятам я не даю сложных заданий. Все проработано, они точно знают, что делают. Это скучно, однообразно, но для таких детей важно, чтобы все было привычно. Я не объясняю, почему надо делать так, а не эдак, а учу, как это делать. И только потом идет осмысление. Каждый выходит к доске и показывает мне, что действительно усвоил урок. Потому что письменным работам я не доверяю. Дети обманывают, списывают. Хотя не понимаю, как они ухитряются. Я же все время расхаживаю по классу и за ними слежу. Вот так и живем. (Смеется.) В девять часов утра, когда все приходят в школу, дети выстраиваются у флага. Под моим наблюдением. Мы поем: «О тебе, страна моя...» А потом поем перифраз этой песни, который я нашла для них.

Стране своей служить — но быть себялюбивым.

И миру мир нести.

Я товарищей люблю,

Я не ссорюсь, не шалю —

Ведь если дружат люди,

То в мире войн не будет.

Потом поем «Звездное знамя». Я слежу за дисциплиной. Пение гимна вносит торжественность. Я же говорю — дети любят привычный ритуал. Что-нибудь «чувствительное», праздничное.

Начинаем занятия с арифметики. Вывешиваю на доске таблицы — забавные картинки с примерами на умножение. Все-все должно быть забавно. Все время — игра. Я никогда не говорю «таблицы», я говорю «картинки». Все — чтоб увлечь. А ну, кто быстро решит? Обычно это срабатывает. Пока они решают, я проверяю тетради. Я очень быстрая, бог не обидел. Одновременно отмечаю посещаемость — это в обязательном порядке. Справляюсь за пятнадцать-двадцать минут.

Затем собираю деньги на молоко, по четыре цента. Даю сдачу. И все — мигом. Покупаю молоко, на перемене угощаю детей своим домашним печеньем. Чтобы воодушевить их, подкупить. (Смеется.) Еще я им покупаю бумажные салфетки, нос вытирать... (Смеется.) К девяти сорока, ко второму уроку, стараюсь проверить все тетрадки. Двоих отпускаю на урок английского по программе ТЕСЛ. (Вздыхает.)

Потом у нас урок чистописания. Вот на доске написано моим чудным почерком. Я изучала метод Палмера, имею диплом. В понедельник я всегда пишу красиво. «В общественных местах мы не свистим, не шумим. Уметь себя вести — это очень важно. Если умеешь себя вести - это радость для тебя и для других». По пятницам мы устраиваем тесты. Им это ужасно нравится — привычный ритуал, дети любят ритуал.

После того как ученики выпьют молоко, я веду их в туалет. За ними нужно присматривать. Без присмотра мы их туда не пускаем. Жду за дверью. Если начинается баловство, вхожу, навожу порядок. Но когда на уроке кто-нибудь поднимет руку и попросится выйти, я отпускаю, даже если это обман. Только предупреждаю: «Если обманешь, набедокуришь, больше не пущу». Так что, надеюсь, иной раз они и правду говорят.

Около одиннадцати даю им упражнения по английскому. Без четверти двенадцать раздаю талоны на бесплатный обед. В течение дня нахожу время для физзарядки. Наклоны в стороны, вперед, назад. Руки на бедра, на затылок... Я это делаю отлично. Лучше ребят.

Чтением занимаюсь по группам. В классе их три: сильная, средняя и слабая. Без четверти два начинаю урок правописания. Учим по два слова в день. Всего в неделю — по шесть слов. Пробовала давать больше — впустую. Экспериментировала по-всякому — не усваивали. Я их не ругала, а проверяла себя: в чем же моя ошибка? В конце концов установила, что два слова в день — их норма. Правописание — дело серьезное. Делим слова на слоги, придумываем предложения, стараюсь, чтобы они работали до двух. Через пятнадцать-двадцать минут внимание у детей рассеивается, это их предел. Иногда они у меня молодцы, но бывает, что ничего от них не добьешься.

Затем я опять веду их в туалет — они уже сидят неспокойно. И опять за ними присматриваю. С четверти третьего до половины третьего мы читаем. Я занимаюсь с ними и музыкой. По своему усмотрению и когда позволяет горло. Я даю им эти уроки два-три раза в неделю. Музыку дети любят. С половины третьего — если они хорошо себя вели — мы рисуем. Я сама делаю красивые поздравительные открытки и учу детей их разрисовывать. На этом школьный день заканчивается. Если же дети ведут себя плохо — шумят, визжат, бегают по классу,— рисование отменяется. Заставляю их работать: как вы со мной, так и я с вами! Никаких удовольствий.

В четверть четвертого они уходят домой. Сопровождаю их до самых дверей и, пока не выйдут, не спускаю с них глаз. (Смеется.) Потом иду домой. Я совсем не устаю. Отправляюсь за покупками. По дороге заглядываю в каждый магазин. В полдень я тоже делаю покупки. Удираю от коллег, от их вечных разговоров о школе. Домой я не беру никаких тетрадей. Этим детям надо показывать их ошибки тут же, на месте. Иначе они все забывают. Ну, а дома я совсем, совсем, совсем забываю о школе.

Я никогда не стремилась дослужиться до поста директора. Я своей цели достигла.

Хочу ли уйти на покой? И да и нет. Мне ведь еще нет шестидесяти пяти. (Смеется.) Я не устала. Работать мне нетрудно. День пролетает быстро, в особенности если накануне повеселишься. Я просто создана для dolce vita [2]. Когда я веселюсь, мне море по колено. Даже если вернешься домой в два, в три часа ночи, утром идешь в школу как ни в чем не бывало. Мне необходимо чем-то отвлекаться, это стимулирует.

К некоторым из моих ребят я очень привязана. Они выделяются и наружностью, и способностями, и характером. Но стараюсь не заводить любимчиков, и у каждого в классе есть шанс быть старостой. Я говорю детям, что в школе я их мама. И что если им от меня попадает, то это не значит, что я их не люблю. Наоборот, я их люблю, поэтому и ругаю: «Разве мама вас никогда не ругает дома?»

Вообще же нынешние школьники меня приводят в недоумение. Прежние обычно после школы поступали в колледж. Это было естественно, непреложно. Как бы автоматически — по примеру родителей. Образование было в большом почете. Но эти, нынешние — просто непонятно... Я им говорю: «Миссис Хофман пришла, значит, все за работу!» Муж мой подтрунивает надо мной: «Ай-ай! Идет миссис Хофман. Все за работу!» Работа — это благо. Я считаю, самое суровое наказание для ребят — не давать им никакой работы. Если они плохо себя вели, я заставляю класс сидеть сложа руки. И сторожу их. Раз уж они хотят не учителя, а сторожа. «Миссис Хофман,— говорю я им,— не такая проворная, чтобы быть вам сразу и учителем, и сторожем. Хотите, чтобы я была вашим учителем? С удовольствием. Хотите — сторожем? Что ж, придется вас сторожить».

Теперь молодые учителя — сторонники большей, как они выражаются, «раскованности». В классе шум, движение, все делают что хотят. Я не училась работать в таких условиях. Первооснова воспитания — дисциплина. Это ключ к приобретению знаний. Самодисциплина — главное в моей жизни. Я дисциплинирую себя на каждом шагу: поднимаясь с постели утром, гуляя, танцуя, делая зарядку. Без дисциплины нет государства. Попустительства быть не должно. Когда кто-нибудь заходит ко мне в класс и говорит: «Ах, как у вас тихо!» — я знаю, что добилась своей цели.

За все эти годы учительства мне особенно ярко запомнилась одна маленькая девочка. Теперь она выросла, стала прелестной девушкой. Пэм... Она была не то чтобы очень способная, но необыкновенно милая. Никогда не доставляла мне никаких неприятностей. Какая-то особенная. Я и теперь иногда с ней вижусь. Она работает кассиром в «Острове сокровищ», самом у нас крупном магазине самообслуживания. Она и сейчас никому не доставляет неприятностей. И каждому дарит улыбку.


Примечания

1. Изучение английского в качестве второго языка.— Прим. автора.

2. Сладкая жизнь (итал.).

Предыдущая | Содержание | Следующая

Спецпроекты
Варлам Шаламов
Хиросима
 
 
«Валерий Легасов: Высвечено Чернобылем. История Чернобыльской катастрофы в записях академика Легасова и современной интерпретации» (М.: АСТ, 2020)
Александр Воронский
«За живой и мёртвой водой»
«“Закон сопротивления распаду”». Сборник шаламовской конференции — 2017