Следите за нашими новостями!
 
 
Наш сайт подключен к Orphus.
Если вы заметили опечатку, выделите слово и нажмите Ctrl+Enter. Спасибо!
 


Предыдущая | Содержание

Заключительные замечания

Современный советский диалектический материализм является впечатляющим интеллектуальным достижением. Улучшение ранних положений Энгельса, Плеханова и Ленина и развитие их в систематическую интерпретацию природы представляет собой наиболее оригинальное интеллектуальное творение советского марксизма. Развиваемый наиболее способными его сторонниками, диалектический материализм, без сомнения, есть искренняя и обоснованная попытка понять и объяснить природу. По универсальности и степени разработанности диалектико-материалистическое объяснение природы не имеет равных среди современных систем мысли. В самом деле, необходимо было бы вернуться на несколько веков назад, к аристотелевской схеме природного порядка или к картезианской механической философии, для того чтобы найти такую систему, основанную на самой природе, которая могла бы соперничать с диалектическим материализмом по степени развития или целостности строения.

Наиболее характерная функция диалектического материализма в Советском Союзе вытекает из всеобъемлющего характера его концепции и тесной его взаимосвязи с современной научной теорией. Как система мысли, диалектический материализм не обладает сиюминутной утилитарной ценностью для ученых-исследователей, более того, перейдя в догму, он в нескольких случаях был серьезной помехой для них, хотя в других косвенно имел положительные эффекты, но все равно он имеет очень важное образовательное и эвристическое значение. Не только профессиональные советские философы, но и многие ученые и студенты в других областях также использовали концепцию объединяющего принципа человеческого знания, материалистического допущения, лежащего в основе диалектического материализма. Он не является доказуемым принципом, но тем не менее он не является и абсурдным. Советские естествоиспытатели, как группа, в действительности оказались более открытыми к следствиям, вытекающим из их философских допущений, чем ученые в таких странах, как США или Англия, где нормой является утверждение об отсутствии связи между философией и естествознанием. Возможно, на пути сочетания подходов советских и зарубежных исследователей окажется осознанным, что философия действительно влияет на естествознание (есть и обратное воздействие), однако это положение не должно преувеличиваться или, как это часто случалось в СССР, становиться объектом политических игр.

В смысле укрепления интеллектуальных позиций материалистического объяснения природы ясно то, что советские диалектические материалисты достигли действительного прогресса в отдельных областях, прогресса, который до определенной степени компенсирует их неудачу в генетике. 30—40 лет назад диалектические материалисты находили основные проблемы в области физики. Новые идеи, содержащиеся в квантовой механике и теории относительности, были обескураживающими для советских материалистов, как и для многих других традиционных мыслителей. Диалектические материалисты были обеспокоены воздействиями, которые новая физика могла оказать на те допущения, /415/ которые они ранее считали надежными: уверенность в существовании объективной реальности, принцип причинности и материальное основание реальности. Сегодня ясно, что этот этап обеспокоенности уже прошел. Неизвестно, что принесет будущее физики (а наука по своей природе приносит кризис), но на современном этапе философские проблемы физики не представляют трудностей для диалектического материализма, как это было 30 лет назад. Это просто неверно, что релятивистская физика и квантовая механика, как это часто утверждалось несколько десятилетий назад, «разрушают материализм в самом основании». Эти области физики более не содержат уникальных опасностей для положений об объективной реальности, причинности и первостепенном значении материи. В терминах новых материалистических интерпретаций природы, релятивизм и квантовая физика поддерживают более утонченные объяснения физических явлений, чем это предлагалось ньютоновской физикой.

Работы таких авторов, как Фок, Блохинцев, Омельяновский и Александров, важны в этом смысле, хотя они и несколько различны по содержанию. Они указывают, что в свете современной физики необходимо отбросить детерминизм в его лапласовском понимании, но не причинность вообще. Если бы в природе не существовало причинности, то все исходы данного физического состояния были бы равновозможными. Мы хорошо знаем, что, согласно квантовой механике, действительная ситуация далека от такого абсолютного индетерминизма. Понятие причинности может утвердиться, будучи основанным на вероятности. Многие ученые находят такую причинную концепцию необходимой для понимания природы и считают ее существенно превосходящей жесткий детерминизм Лапласа.

Другие советские ученые обратили внимание на тот факт, что в общей теории относительности материя играет более важную роль, чем в классической (ньютоновской) физике. Плотность материи во Вселенной, согласно общей теории относительности, определяет конфигурацию пространства-времени. Материя, таким образом, приобретает значение, о котором не могли и мечтать материалисты в XVIII—XIX вв. Верно то, что принцип взаимопревращаемости материи и энергии, содержащийся в теории относительности, как бы преуменьшает статус материи (почему, например, материя должна быть важнее, чем энергия?), но есть и другая сторона медали, которая подкрепляет убеждения диалектических материалистов. Приняв эту взаимопревращаемость, они теперь рассматривают материю и энергию как синонимы (материя-энергия), и, исходя из первостепенности материи-энергии, они не сталкиваются с древней проблемой пустоты, с которой сталкивались классические материалисты. Все пустоты явно содержат какие-либо поля, по меньшей мере гравитационные, а следовательно, и материю-энергию. Ставится, следовательно, под вопрос само понятие пустоты как чего-либо существующего в реальном мире.

Оригинальность советского диалектического материализма в сравнении с другими областями мысли в СССР не является результатом только талантливой деятельности отдельных его представителей; она проистекает из природы классического марксизма и головокружительной скорости развития самой науки. Маркс много писал об обществе, но очень мало о естествознании. Изящество его оригинальных утверждений об обществе затмило все последующие усилия сторонников Маркса в политической и экономической теории. До 1917 г. система исторического материализма была намного более разработанной, чем система диалектического материализма. Конечно, Энгельс много писал о /416/ философии природы, и в этом смысле дал толчок развитию диалектического материализма, но подобные работы очень быстро устарели в силу революционных изменений самой научной теории на рубеже XIX и XX вв. После 1917 г. советские диалектические материалисты были вынуждены искать новые пути понимания природы, так как сама научная теория шла новыми путями. Лишенные адекватного марксистского объяснения природы и столкнувшиеся с революцией в естествознании, советские диалектические материалисты за прошедшие 60 лет осуществили в философии науки новаторские достижения, которые контрастируют с остальными советскими интеллектуальными усилиями.

Более важной причиной советских достижений в философии естествознания по сравнению с другими областями мысли в СССР, являлось наличие системы контроля Коммунистической партии над интеллектуальной жизнью, системы, оставляющей больше свободы для инициативы в сфере науки, нежели в сфере политики. Лучшие умы были заняты наукой, и некоторые из них, вполне естественно, интересовались философскими аспектами своей работы. В специфической советской обстановке эзотерическая природа обсуждений диалектического материализма была в каком-то смысле преимуществом для авторов, уберегающим их от цензуры.

Отдельные части высокопрофессиональных работ авторов, писавших о диалектическом материализме, часто были погребены под достаточно специальными обсуждениями. Те естествоиспытатели, которые обратились к диалектическому материализму в конце 40-х годов для защиты своих дисциплин от сталинских критиков, обнаружили возможность интересной работы в области философии естествознания. Партийные деятели продолжали считать себя экспертами в теориях об обществе и по сей день все еще грубо вторгаются в такие обсуждения. Только после нескольких серьезных ситуаций они поняли, что вторжение в узловые проблемы научных интерпретаций является очень рискованным делом.

Известная терпимость советских партийных функционеров к различного рода интерпретациям, возникавшим в области философии науки после смерти Сталина, имела противоречивые последствия: с одной стороны, некоторые ученые сознательно перестали обращаться к философии, поскольку от них уже не требовалось постоянно демонстрировать значение диалектического материализма для науки, а с другой — у многих ученых появился новый интерес к философии, которая представлялась им сферой возможного приложения своих интеллектуальных способностей.

Из всех проблем и вопросов, обсуждавшихся в этой книге, наибольшую трудность для сторонников диалектического материализма представляют проблемы биологии человека, о которых речь шла в VI и VII главах. И сегодня эти проблемы по-прежнему являются камнем преткновения для сторонников диалектического материализма, и в настоящее время трудно делать прогнозы относительно того, как они с ними справятся. Правы те, кто считают, что точка зрения, согласно которой решающее значение в формировании поведения человека отводится факторам «среды» или «воспитания» (nurturism), играет существенно меньшую роль в работах основоположников теории диалектического материализма (Маркса, Энгельса, Плеханова и Ленина), нежели в той интерпретации философии диалектического материализма, которая была выдвинута Сталиным. Однако именно этой точке зрения отдавалось предпочтение в Советском Союзе на протяжении долгого времени и после смерти Сталина. Даже сегодня (несмотря на то, что она подвергается критике) этой точке зрения по-прежнему отдается предпочтение в работах советских авторов. И все же было бы неверно описывать эту позицию как /417/ сталинистскую доктрину, поскольку многие либералы и реформаторы во всем мире отстаивают сходную позицию, исходя из гуманистических соображений. Другими словами, дискуссии по проблеме соотношения «биологического» и «социального» (или, в другой терминологии, по проблеме «природа» — «воспитание»), ведущиеся в Советском Союзе, носят интернациональный характер, и их исход волнует интеллектуалов, придерживающихся различных политических убеждений в разных странах мира. Если в результате этих дискуссий окажется, что, при объяснении процессов формирования поведения человека, большую, чем это предполагалось ранее, роль играют природные факторы (а именно на это указывают, как представляется, последние данные науки), то в таком случае советский диалектический материализм потерпит еще одно поражение. Тем не менее, в качестве философской позиции материализм вполне может приспособиться к точке зрения, согласно которой решающую роль в становлении человека играют природные факторы (naturism). Вместе с тем, если окажется, что, при объяснении процессов формирования человеческого поведения, большую, нежели это считалось раньше, роль играют материальные носители наследственности, то это будет означать торжество взглядов традиционного (несоветского) материализма. Подобное заключение может, возможно, иметь неблагоприятные последствия для общества, но оно ни в коей мере не представляет собой угрозы для философского материализма.

В ретроспективе ясно, что дискуссии, обсужденные в этой книге, выявляют очень разные, даже противоречивые аспекты советского общества. Если заинтересоваться в первую очередь тем, как советская система политического контроля над интеллектуалами создала ситуацию, в которой беспринципные карьеристы смогли оказывать огромное влияние на некоторые научные области, то следует обратиться к делу Лысенко. Здесь можно найти обильные доказательства того вреда, который был нанесен науке централизованной политической системой, в которой принцип контроля был возведен на уровень самой научной теории. Дело Лысенко было одним из наиболее вопиющих в наше время, когда ученым отказывали в их праве оценивать ценности научной теории. Все возрастающий политический характер, который принимает наука, не может быть оправданием для введения контроля над оценкой адекватности конкурирующих научных объяснений. Решающее слово здесь должно принадлежать ученым.

Основной моей целью при написании этой книги было, однако, не новое обращение к этой репрессивной стороне истории советской науки; тем, кого интересует именно этот аспект, я посоветовал бы обратиться к книгам Д. Жоравского и Ж. Медведева о Лысенко. Вместо этого я пытался подчеркнуть более интересные с философской, а не драматические с политической точки зрения аспекты отношений между советской философией и наукой. Просматривая литературу за последние 40 лет, я попытался сосредоточить свое внимание на лучших, а не худших с точки зрения интеллектуальной ценности работах. Я бы поступил точно так же, если бы изучал отношение картезианства к науке в XVII—XVIII вв. или перипатетизма к науке в Средние века.

В комментариях к одной из моих статей по советской науке советский физик В. А. Фок писал (Fock V.A. Comments//Slavic Review. 1966. Sept. Р. 411—413), что Грэхэм уделил основное внимание «той части дискуссии, которая проходила на высоком научном уровне, а не тем статьям и мнениям, которые он (Грэхэм) правильно описывал, как «оскорбительные пародии на интеллектуальные исследования» (особенно многочисленные в темный период с 1947-го до начала 50-х)». Это /418/ означает, что я редко брал интересные и необходимые темы из газет, популярных политических журналов или учебников марксизма-ленинизма. Вместо этого я обращался к серьезным монографиям, и журнальным статьям советских ученых и, где это было возможно, к работам советских естествоиспытателей.

Некоторым моим читателям этот подход может показаться необоснованным. У читателей, убежденных в том, что все ссылки советских ученых на диалектический материализм были не чем иным, как следствием политического давления, могут возникнуть сомнения в возможности достижения чего-либо ценного в результате изучения работ, в которых советские ученые пытались показать отношение марксистской философии к их работе.

Я убежден тем не менее, что немало видных советских естествоиспытателей считают диалектический материализм плодотворным подходом к изучению природы. Они исследовали многие проблемы интерпретации природы, которыми занимались ученые и философы других стран и времен, и они постепенно выработали и улучшили философию естествознания до такой степени, что она непременно продолжала бы существовать и развиваться, даже если и не поддерживалась бы Коммунистической партией. Эта независимая и неофициальная сторона диалектического материализма может быть раскрыта лишь при изучении научной литературы, а не политико-идеологических источников. Лишь признавая научные истоки многих советских работ по диалектическому материализму, можно прийти к пониманию причин столь значительных разногласий среди советских ученых по философским интерпретациям таких вопросов, как психология восприятия, природа Вселенной и соотношение неопределенности в квантовой механике.

Когда в 1972 г. было опубликовано первое издание настоящей книги о диалектическом материализме и советской науке, казалось, что советские ученые и философы успешно выйдут из-под строгого политического контроля и вступят в новый, намного более свободный период. К сожалению, эти надежды не оправдались (Примеч. – Этот вывод был сделан мною в 1985 г., и он не отражает моих сегодняшних представлений, о которых читатель может судить по новому предисловию, написанному мною в 1989 г. специально для издания книги на русском языке. — Авт.). Напротив, за последние годы политический контроль над советскими учеными снова усилился. Хотя диалектический материализм продолжает оставаться доктриной, интересной с интеллектуальной точки зрения, на политическом уровне он потерпел крах, поскольку является доктриной деспотического и недемократического государства. В руках официальных идеологов (в противоположность серьезным естествоиспытателям и философам) он превратился, по существу, в государственную религию. Сомнительно, что интеллектуалы в политически свободных частях мира будут уделять диалектическому материализму то серьезное внимание, которого он заслуживает, так как главным его выразителем является государство, отказывающее своим интеллектуалам в элементарных правах, таких, как свобода слова, политического выбора и передвижения. Такие науки, как психиатрия, все еще извращаются в СССР, оставаясь инструментом политических властей. Диссиденты объявлены душевнобольными, исходя из того, что любой умственно полноценный человек признает достоинства советской системы. Ученые, защищающие права человека и демократию, такие, как Андрей Сахаров, подверглись преследованиям.

Авторитарная политика СССР привела к тому, что многие интеллектуалы в этой стране потеряли интерес к диалектическому материализму /419/ и марксизму вообще. Это случилось, как только прогрессивная и новаторская доктрина приняла на официальном уровне схоластический и ортодоксальный характер.

Большая часть политического контроля над советской наукой сегодня затрагивает политическую деятельность отдельных ученых, а не внутреннее содержание самой науки. Таким образом, пока советский ученый не выражает сомнений в советской системе или не выступает против советской внутренней или внешней политики, он (или она) может довольно свободно писать по вопросам науки и даже ее философии. Однако за последние годы возросла угроза догматизации даже внутренних вопросов науки, хотя одновременно с этим постоянно возрастало влияние «эпистемологистов». Возвращения к жестокому контролю сталинского периода не наблюдается, однако не наступает и время интеллектуальной свободы, когда ученые могли бы исследовать все вопросы диалектического материализма, не опасаясь вмешательства со стороны партии.

Перед тем как перейти к заключительным замечаниям по рассмотренным здесь проблемам, было бы уместно отметить, что современный диалектический материализм имеет несколько серьезных недостатков. Не говоря о политических препятствиях, которые он все еще встречает в СССР, наибольшим недостатком, проявляющимся почти регулярно, является его слабость перед лицом критики со стороны приверженцев философского реализма. Многие естествоиспытатели и философы во всем мире полностью принимают диалектико-материалистические положения о существовании объективной реальности, но одновременно отказываются признать себя диалектическими материалистами. Причины этого отказа лучше всего выявляются в анализе ленинского определения материи: «Материя есть философская категория для обозначения объективной реальности, которая дана человеку в ощущениях его, которая копируется, фотографируется, отображается нашими ощущениями, существуя независимо от них».

Философский реалист мог бы ответить Ленину, что он полностью согласен с тем, что объективная реальность существует, что также существуют «объекты вне сознания» и что в мире не существует ничего сверхприродного. Откуда, продолжит он, появилось слово «материя»? Реалист заметит далее, что он предпочитает этому термину термин «объективная реальность», так как ему ясно, что такие понятия, как сознание и абстракции реальны, но для него далеко не ясно то, что они материальны.

Критика, выдвинутая философским реалистом, показывает, что ленинское определение материи характеризует ее отношение к субъекту и не содержит определения самой материи. Есть вполне достаточные причины полагать, что Ленин хорошо это понимал, но тем не менее принял «относительное определение» материи, так как все альтернативы были легко уязвимыми для критики. Дело в том, что ленинское определение материи является и сильной и слабой сторонами диалектического материализма. Сильной стороной этого определения является то, что оно не зависит от уровня развития естествознания и, таким образом, приобретает намного большую непреходящую ценность. Если бы диалектические материалисты попытались определить саму материю — то есть в совокупности ее свойств,— то в конце концов это определение устарело бы с изменением наших знаний об этих свойствах, так же как устарели все предыдущие определения предшествующих материалистов (например, определения греческих атомистов, которые представляли материю состоящей из неделимых частиц). Ленин считал материю неисчерпаемой в ее свойствах и, таким образом, неопределяемой в терминах этих свойств. /420/ Это положение является одним из наиболее важных различий между диалектическими материалистами и механическими материалистами. В ленинской позиции преодолевалась изначальная устарелость предыдущих определений материи, но в то же время эта позиция давала возможность для критики диалектических материалистов за их неспособность показать превосходство термина «материя» над термином «объективная реальность».

Конечно, Ленин, строго говоря, не давал определения материи. Принцип материальности Вселенной не вытекает из вышеизложенной ленинской позиции относительно эпистемологии, а вместо того представляет собой отдельное предположение. Постулативный характер материализма не является фатальным его изъяном в той степени, в которой оппоненты материализма пытаются это представить, так как все концептуальные системы содержат те или иные допущения. Человек не может достичь своей исключительной цели — попытки понимания,— не расплачиваясь за это некоторыми допущениями. Главное здесь — осторожный выбор своих допущений и готовность к рассмотрению других возможностей. Можно спорить, исходя, например, из соображений экономии, что одни допущения являются более обоснованными, чем другие. Более того, можно отстаивать материализм и противостоять реализму, исходя именно из этой основы. Но постулативный характер материализма означает, что диалектический материализм не вытекает исключительно из научных фактов, как это утверждают некоторые его защитники.

Обращаясь теперь к главам этой книги и описанным в ней проблемам интерпретации природы, мы можем легко заметить, что они содержат множество необоснованно раздутых диспутов и попыток со стороны политических идеологов манипулировать вопросами, касающимися философов и других ученых. Тем не менее, во всех вопросах, кроме лысенковского спора о генетике и обсуждения теории резонанса в химии, в рамках всеобъемлющих дебатов содержались положения истинно интеллектуального значения. И даже в обсуждении химии, проводимом грубым подражателем Лысенко, содержалась в высшей степени реальная проблема значения и важности моделей в природе. С интеллектуальных позиций дело Лысенко было само по себе полностью искусственным; те немногие философские проблемы, которые в нем поднимались, были либо устаревшими, либо неверно понятыми сторонниками Лысенко. Я думаю, что эта оценка будет верной, даже если, вопреки современным научным данным, наследование приобретенных признаков будет принято в биологии будущего. Лысенко был не в состоянии понять биологию своего времени. Было бы антиисторично и неверно защищать его во имя будущей биологии. Такая защита теории наследования приобретенных признаков касалась бы совершенно иных представлений.

Во всех дискуссиях, обсужденных в этой книге, кроме лысенковского спора, мы часто обнаруживали талантливых ученых, полностью понимавших современную науку и приводивших правдоподобные аргументы, связывая их с диалектическим материализмом таким образом, что это не выглядело лишь результатом политического давления. Конечно, некоторые из этих мнений были признаны «неверными» в свете современной науки, но они часто оцениваются современными учеными как точки зрения, закономерные и оправданные для своего времени. Некоторые из них играют значительную роль и в наше время, а большинство — продолжают разрабатываться.

Среди положений советских ученых, которые были признаны ценными в свое время или признаются ценными и в настоящий момент и в отношении /421/ которых диалектический материализм сыграл определенную роль, можно указать следующие: точка зрения Л. С. Выготского по поводу мышления и языка; теории социальной психологии А. Р. Лурия и А. Н. Леонтьева; концепции С. Л. Рубинштейна о восприятии и сознании; пересмотр и расширение П. К. Анохиным павловской психологии; критика В. А. Фоком и А. Д. Александровым некоторых интерпретаций квантовой механики и теории относительности; философская интерпретация квантовой механики Д. И. Блохинцева; анализ планетарной космогонии О. Ю. Шмидта; положения В. А. Амбарцумяна о формировании звезд и его критика отдельных космологических теорий; «квазизамкнутые» космологические модели Г. И. Наана; взгляды А. Л. Зельманова на «многообразную Вселенную»; многие советские работы, критикующие абсолютное начало Вселенной или модель неразвивающейся циклической Вселенной; взгляды А. И. Опарина на возникновение жизни и его критика механицизма в биологии, а также некоторые взгляды советских философов и естествоиспытателей на кибернетическую эволюцию материи.

Однако необходимо соблюдать чрезвычайную осторожность, допуская, что научные взгляды каждого из вышеуказанных советских авторов были в действительности в значительной степени определены влиянием диалектического материализма.

Я указывал ранее, что диалектический материализм «мог» сыграть какую-либо роль в интеллектуальном развитии этих ученых, а не то, что он сыграл эту роль в каждом конкретном случае.

В действительности не существует способа с полной очевидностью продемонстрировать влияние интеллектуального марксизма на взгляды отдельного ученого. Такие доказательства не являются сущностью интеллектуальной истории вообще и не имеют никакого отношения к марксизму. Мы можем показать, что естествоиспытатель придерживался в своих работах идеи X и что он, интерпретируя эту идею, указывал в печати на существование связи между идеей X и концепцией Y в марксизме.

Но мы не имеем возможности доказать действительной причинной связи между X и Y. На самом деле существует много возможных объяснений, кроме объяснения истинной интеллектуальной стимуляции. Ученый мог прийти к идее X независимо и обратиться затем к идее У как к подтверждающему аргументу. Он мог ввести эту связь в результате оказанного на него политического давления. Он мог использовать эти связи просто для осуществления своей карьеры, понимая, что интерпретация, которая может быть названа марксистской, скорее завоюет официальное признание.

Какое же в таком случае основание я имею для того, чтобы интерпретировать марксизм как важное интеллектуальное воздействие на советскую науку? Моя интерпретация в первую очередь основана на прочтении огромного количества советских работ по философии и естествознанию, написанных во времена существования отличающихся друг от друга политических ситуаций. В предыдущих главах я попытался охарактеризовать эти работы. Я считаю, что если взять не одного автора, а все работы вышеупомянутых ученых, то можно с полным основанием отметить, что интерпретация науки и даже в нескольких случаях сами их научные исследования обладают характерными чертами, которые, и это можно с убеждением отстаивать, в какой-то степени проистекают из диалектического материализма. Более того, не существует прямой связи между политическим давлением и временем обращения советских ученых к диалектическому материализму. Многие советские естествоиспытатели /422/ и сегодня пишут о диалектическом материализме, а многие другие не пишут о нем вообще.

В Советском Союзе естествоиспытатель может полностью игнорировать диалектический материализм в своих работах, и, исходя из этого, мы должны более серьезно относиться к тем ученым, которые продолжают уделять ему внимание.

В окончательном анализе следует отметить, что проблема причинной обусловленности в изучении естествознания и советского марксизма существенно не отличается от подобных исследований в других областях концептуальной истории, проводящихся в других странах. Философия и политика воздействуют на ученых во всех странах.

Происхождение идей — это очень сложный для изучения процесс, но попытки такого изучения оправданы. Более того, диалектический материализм среди всех течений в современной философии заслуживает особого внимания историков и философов науки по причине его наиболее тесного взаимодействия с наукой.

Развитой материализм, открытый для критики и обсуждения, в котором диалектический материализм мог бы в какой-то момент обрести истинную форму, является философской точкой зрения, которая может быть полезна естествоиспытателям. Эта форма материализма наиболее важна для естествоиспытателя, когда его исследование приближается к наиболее удаленной границе знания, области, в которой умозрительные заключения играют в высшей степени важную роль — подход к космическому, бесконечности, возникновению жизни или сущности форм бытия. С другой стороны, она наименее важна и легко может привести к пагубным результатам, будучи примененной в утилитарном, сиюминутном исследовании.

Диалектический материализм не может помочь ученому в лабораторной работе. Он никогда не предскажет результаты отдельного эксперимента. Он, естественно, никогда не предскажет пути получения урожая или лечения душевнобольных. Но он может удержать ученого от преклонения перед мистицизмом в лице ошеломляющей тайны и страха неизвестного. Посредством своего антиредукционизма он может напомнить ему, насколько противоречиво и сложно объяснение природы и как опасно сводить сложные явления одного уровня к комбинациям простых механизмов более низкого уровня. Он может напомнить ученому, что появление неожиданной аномалии в эксперименте не является причиной отказа от реалистической эпистемологии или от веры в существование хотя бы некоторых природных закономерностей, как вероятностных, так и строго детерминистских. Посредством своего положения о том, что в природе все взаимосвязано, он может напомнить ему о важности экологического подхода к биосфере и о значении исторического взгляда для понимания развития материи. Он может подтолкнуть ученого к созданию временных схем объяснения, выходящих за рамки одной науки, но не претендующих на знание окончательных ответов. В то же время он может также убедить его в том, что сохранение веры в эпистемологический реализм и природный порядок, без всякого сомнения, не является отказом от хитрости или мистерии в природе. Нет ничего более непостижимого, чем изобретательность человека и оригинальность его творений, чем красота природы, частью которой человек является. Утонченный материализм может обсуждать такие положения так же хорошо, как и утонченный идеализм, причем начиная с допущений, более созвучных натуралистическому содержанию почти всей науки.

Предыдущая | Содержание

Спецпроекты
Варлам Шаламов
Хиросима
 
 
«Валерий Легасов: Высвечено Чернобылем. История Чернобыльской катастрофы в записях академика Легасова и современной интерпретации» (М.: АСТ, 2020)
Александр Воронский
«За живой и мёртвой водой»
«“Закон сопротивления распаду”». Сборник шаламовской конференции — 2017