Внешне, казалось, все было обычно. В первый день нового года газеты самых разных партийных направлений на видных местах писали об официальных действиях, так сказать, верхнего эшелона российского общества, о событиях, связанных с императором Николаем II, особами царской фамилии, членами правительства, другими высокопоставленными чиновниками. Приводились именные высочайшие указы, предназначенные Государственному совету, Правительствующему сенату, о новых назначениях. Все они оканчивались словами: «На подлинном Собственною его Императорского Величества рукой написано Николай. В Царском Селе, 1 января 1917 года».
Раздавались, как и обычно, пожалования и награды «в воздеяние отличноусердной службы и ревностных трудов»: чиновники производились из статских советников в действительные статские, а те – в тайные советники, отличившиеся награждались орденами Белого Орла, Святого Станислава 1-й степени, святого равноапостольного князя Владимира 2-й степени, Анны 1-й степени и т.д. и т.п. Наряду со всемилостивейшими рескриптами императрицы Марии Федоровны (матери царя) печатались одобренные Государственным советом и Думой высочайше утвержденные законы. На последних стояли царевы слова: «Быть по сему».
Самыми значимыми из политической жизни были новые назначения по Государственному совету. Царь всемилостивейше повелевал статс-секретарю, действительному тайному советнику И.Г. Щегловитову стать председателем оного[1]. Поясним: помещик и ярый монархист, Щегловитов был в свое время министром внутренних дел, в конце 1915 г. председательствовал на съезде черносотенных партий Союза русского народа и Союза русских людей. В Государственный совет вошло 17 новых членов, главным образом правого направления. Николай II пытался сделать эту часть российского /21/ парламента более послушной в проведении своей политики, противопоставить ее Думе[i].
Буквально накануне 1917 г. царь назначил нового (и последнего) председателя Совета министров – 67-летнего князя Н.Д. Голицына, а затем военного министра генерала от инфантерии М.А. Беляева, управляющего Министерством народного просвещения Н.К. Кульчицкого, министром внутренних дел остался А.Д. Протопопов.
Печать сообщала, что в полночь под Новый год в столице по распоряжению митрополита Питирима во всех церквах было совершено торжественное молебствие. Митрополит служил в соборе Александро-Невской лавры; в Исаакиевском и Казанском соборах служили викарные архиереи – Вениамин Гдовский и Геннадий Нарвский. 1 января после литургии снова состоялись молебны. В газете «Русское знамя» в разделе «месяцеслов» (его печатали все правые газеты) читаем: воскресенье, 1 января, неделя 31-я по пятидесятнице. Обрезание господне. Праздник святого Василия Великого.
В первый день Нового года в четвертом часу дня в Большом Царскосельском дворце Николай II изволил принимать поздравления от своих подданных и представителей дипломатического корпуса. Собралась вся высшая элита государства российского. Первыми принесли поздравления председатель Совета министров князь Голицын, министры, председатели Государственного совета Щегловитов и Государственной думы Родзянко, главноуправляющие, министр великого княжества Финляндского, государственный секретарь, помощник министра императорского двора, высшие чины двора, лица свиты. Далее «его императорскому величеству имели честь быть представленными» дипломаты. Их было много. Три часа Большой Царскосельский дворец блестел от мундиров и орденов[2].
Отметим факт, взбудораживший высшие сферы столицы. Во время приема у царя Родзянко не подал руки министру внутренних дел Протопопову, исключенному перед этим Гучковым из партии октябристов. Это считалось большим оскорблением. Заговорили о дуэли, но Протопопов не прислал секундантов.
Как всегда, газеты пестрели рекламами и объявлениями о покупках и продажах, начиная от гвоздей и /22/ кончая свободной рабочей силой. Основной закон капитализма со всей неумолимостью действовал в России, вступившей, как и государства Запада, в стадию империализма. Продать можно было почти все, а вот купить – уже нет. Издержки войны. Имелись сообщения и о духовной жизни общества – культуре, образовании, медицине. Короче говоря, газеты содержали самые разнообразные сведения. Так, главная кадетская газета «Речь» 1 января 1917 г. писала о жизни в столице: Александрийский театр дает пьесу Л.Н. Толстого «Плоды просвещения», Мариинский – балет П.И. Чайковского «Спящая красавица», театр А.Ф. Аксарина – оперы «Травиата», «Добрыня Никитич», «Севильский цирюльник», «Фауст с вальпургиевой ночью», вечером 2 января – «Жизнь за царя» с участием Федора Шаляпина.
И здесь же читаем: курсистка с золотой медалью, умеющая печатать на машинке, ищет вечернюю работу; студент-репетитор готовит учеников; продаются за умеренную цену дамские корсеты всех размеров, свечи от геморроя; ювелир Б. Марков покупает по высокой цене на любую сумму бриллианты, жемчуг, драгоценные камни, античные вещи. А рядом объявления о лечении хронического триппера и сифилиса, о продаже дизелей от 12 до 1100 лошадиных сил. И наконец, сенсационное сообщение об ограблении банка: в Харькове задержан рецидивист некий Шиманский, который вместе с другим крупным вором похитил из приказчичьего банка 2,5 млн. руб.
Примерно так же начинала 1917 г. вторая столица России – Москва. Октябристская газета «Русское слово» 1 января информировала о том, что открыта выставка скульптора действительного члена императорской Академии художеств С.Т. Коненкова. В театре К.И. Незлобина давалось представление «Враги» М.П. Арцыбашева, в Мамонтовском театре миниатюр – «Барышня Маня и Сенька-разбойник», в кинотеатре Аре – «Страстная песнь любви и печали». Присяжный стряпчий М.Л. Зайцев предлагал услуги по бракоразводным делам. Доктор В. Понятовский объявлял, что пользует по внутренним и женским болезням. Сообщалось, что волею божию скончались кандидат богословия И.И. Троицкий и потомственный почетный гражданин П.А. Работкин. И здесь же: седые волосы красят скоро и прочно во все цвета; продаются офицерские седла, проволочные стальные канаты, сложные молотилки.
Газета прогрессистов «Утро России» напечатала /23/ 1 января объявление о том, что правление Московского банка имеет честь довести до сведения господ акционеров о намечаемом на пятницу 3 февраля в 5 часов вечера общем собрании акционеров с повесткой дня: 1) увеличение складочного капитала банка, 2) открытие новых отделений банка, 3) текущие дела.
И все же чувствовалась некоторая разница между Петроградом и Москвой. Она становилась ощутимее, когда читатель переходил от реклам к изучению статей и сообщений. Первая столица была более капиталистична и космополитична, вторая – купечески-провинциальна и более патриотична и национальна. В новогодней статье «Москва» прогрессист Т. Ардов писал:
«Москва, как древний Иерусалим: опустошена, разграблена и унижена с тех пор, как русская государственная власть уведена в плен, в северный Вавилон.
Но скоро – и гораздо скорее, чем думают, – настанут дни, когда “заблудшая дочь” вернется на родные холмы, на которых когда-то происходила великая работа собирания России»[3].
Характерна одна из зарисовок купеческой Москвы того времени. Сделала ее 1 января корреспондентка газеты «Речь». Кутить здесь всегда любили. Ездили «встряхнуться» к Яру, Омону, в Стрельну. Но сейчас другое. Прежде всего невероятно выросло число ресторанов и кафе-шантанов. В 11 часов вечера не найдете ни одного свободного столика. Запрещенные вино, коньяки, водка льются рекой, цены на них возросли баснословно: 20 рублей бутылка вина – кислой бурды, 80 рублей – коньяк. Водку пьют стаканами, наливая из нарзанной бутылки. «Нарзан – питье невинное, его можно подавать гостям в любом количестве. А что гости с помутневшими взорами чокаются стаканами целебной воды – даже трогательно», – иронизирует автор статьи.
Бросалось в глаза большое число женщин в мехах и драгоценностях, раскормленных, накрашенных. «Здесь, на виду, полнее, ярче можно выявить “скоропостижно” накопленные богатства, вкусить всю неожиданную сладость обладания ими». Ревизия обнаружила истинное содержание «нарзана»:
– Ты знаешь, чем это пахнет? – спросил ревизор владельца большого кафе-шантана, поднося к его носу стакан с «нарзаном».
– Тремя тысячами, – не моргнув глазом, ответил тот.
Но подобные «картинки» лишь касательно иллюстрировали тот открытый грабеж, казнокрадство, взяточничество, /24/ которые достигли невиданных размеров. Кадетская газета не прочь была поругать хапуг, темных дельцов. Однако ни словом не обмолвилась о тех, кто «культурно» грабил народ, наживая миллионы на войне, на эксплуатации рабочих и крестьян.
Печать буржуазных партий особенно много писала о жизни «второго эшелона общества» – о промышленниках, финансистах, купцах, высших слоях интеллигенции, а также о состоянии экономики. «Торгово-промышленный вестник» 31 декабря 1916 г. сообщал, что на состоявшемся накануне нового года собрании акционеров первого общества подъездных железнодорожных путей в России, имевшего 15066 акций, представленных Русско-Азиатским, Петроградским международным Коммерческим, Азово-Донским и другими ведущими банками России, решались два вопроса: выделение 70 млн руб. на строительство новой железной дороги и назначение повышенных окладов директорам (8 тыс. руб. каждому в год).
Все больше и больше места газеты уделяли экономическому положению страны. Многочисленные отклики содержались на введенную в декабре 1916 г. государственную разверстку хлеба, тревожно говорилось о положении на местах с продовольствием. В заголовках все чаще появлялось слово «кризис». Сообщалось, что в Кременчуге продолжается хлебный голод, в Житомире – недостаток муки, в Сумах – острый мучной голод, в Одессе нет сахара. И это в хлебных губерниях! И как бы между прочим упоминалось, что с 1 января на 15% повышаются железнодорожные тарифы, и т. д. и т. п.
Главное место в газетах всех политических направлений занимала война. Ежедневно передавались фронтовые сводки, сведения о положении союзников, о действиях вражеского лагеря, подводились итоги, ставились прогнозы, но ни в одной из них (речь идет о легальной печати) война не называлась своим настоящим именем – грабительством народа.
В большой рубрике «Война» газеты 1 января поместили сообщение от штаба Верховного главнокомандующего:
«Западный фронт. В рижском районе южнее озера Бабит немцы густыми цепями атаковали наши части, расположенные восточнее деревни Калицем. Атака была отбита.
Воздушная эскадра противника из 13 аэропланов сбросила на станцию и местечко Родзивалов около 40 бомб. Наши аэропланы, произведя разведку в тылу противника, несмотря на сильный артиллерийский обстрел по ним, снизились... и обстреляли пулеметным /25/ огнем батарею противника у деревни Крухов (в 20 верстах восточнее Зелочева)».
Далее шли вести с Румынского и Кавказского фронтов. Там «ничего существенного не произошло».
Приводились официальные сообщения союзных правительств – на их фронте «велись разведка и артиллерийская перестрелка».
Наряду с отражением, так сказать, регистрацией текущих событий газеты подводили итоги старого года, делали прогнозы на новый 1917 год. Что же волновало общественность?
Помещичье-монархический Союз русского народа со страниц своей газеты «Русское знамя» в первый день нового 1917 г. вопрошал:
«Предпринято ли нами что-нибудь такое, чтобы отошедший в вечность старый “несчастный” 1916 год не вернулся снова, не воплотился в своего юного преемника со всеми прежними горестями и невзгодами, которыми сам он так щедро одарял нас изо дня в день, не зная ни жалости, ни пощады?»
И констатировал:
«Ровно ничего не сделано в этом направлении, ничего существенного не предпринято!»
А рядом постоянный обозреватель официоза пояснял, что царь, правительство, не согласившись на допуск к власти буржуазии, произведя перемещения в правительстве и Государственном совете, одержали победу. По его вычурному выражению, «лицо крамолы покрылось смертельной бледностью», ибо царь избрал правительство «из правых русских людей», которое и «управится с темной ратью внутренних врагов».
А вот мнение, высказанное в статье «На рубеже 1917 года».
«Чрезвычайно любопытную эпоху, –
писал ее автор, –
переживает Россия. В ее истории вполне определенно наметился резкий поворот. К худшему или лучшему он приведет наше государство – покажет будущее. Остановить стремительный бег текущих общегосударственных и политических событий нельзя. Остается лишь молить всевидящее око о поддержании в русском народе его неистощимой выносливости в борьбе за свободу и счастье России».
Такие разные высказывания, представленные в газете, вполне объяснимы. Руководство черносотенцев не устраивали половинчатые, нерешительные, с их точки зрения, действия властей; в то же время они приветствовали борьбу с «крамолой», а те из них, которые понимали, что страна стояла на распутье, уповали только на бога.
Уже в следующем номере «Русского знамени», от 3 января, перемещения в Государственном совете оцениваются /26/ вполне лояльно: «Подбор сил для предстоящей нелегкой борьбы сделан, по-видимому, вполне удачно, и мы считаем приятным для себя долгом сказать: “В добрый час! Бог на помощь!”»
1 января другая черносотенная газета, «Земщина», издаваемая погромным помещиком Марковым 2-м, зло высмеивала Думу, которая за четыре с половиной месяца заседаний в 1916 г. приняла всего несколько десятков мало-мальски стоящих законопроектов, из которых «самыми значительными» были-де закон о «мясопустых днях» и о «неубое телят», остальное – «вермишель». Дума оставила не рассмотренными 1200 дел. Газета приветствовала новые назначения и перемещения в правительстве и Государственном совете, которые «служат порукой, что правительство не намерено продолжать прежних колебаний и решилось выполнить волю и предначертания державного вождя». Монархический «Голос Руси», подпевая, стращал:
«Правительство должно ясно сказать, что государственного переворота оно не допустит. Если, как говорил депутат Керенский, оппозиция верует в силу “улицы”, то пусть попробует прибегнуть к этой улице.
Только как бы не промахнулись».
Реакционная газета «Московские ведомости», всячески поддерживая правительство, его противодействия общественным организациям, поучала: «Никогда не делай того, что тебя хочет заставить сделать твой противник». Правый, полуцерковный «Колокол» накануне нового года философствовал: 1916 год был високосный, а значит, тяжелый. 1812 год, когда неприятель, как и сейчас, находился на нашей земле, тоже был високосным, но затем последовало время разгрома Наполеона. Сейчас немцы заговорили о мире, будучи на нашей земле. Так же было и в 1812 году. Наполеон, пребывая в Москве, запросил мира. Продолжая эту мысль, газета 1 января 1917 г. вещала: «Наступившему 1917 году суждено будет стать первым годом новой эпохи в жизни русского народа, русского государства».
Да, 1917 год действительно стал зарей новой эпохи, но совершенно в ином значении и понимании, чем предсказывалось газетой.
Особого внимания заслуживает статья новогоднего «Колокола» под названием «Наше credo на 1917 год». Часть правых, пытаясь приспособиться к изменившимся условиям (при сохранении основных монархических начал), продиктованным войной, вынужденно пересматривает ряд своих позиций. «Повелительные уроки истории военного строя,– говорится в газете,– заставили /27/ нас отказаться от лозунгов крайне правых партий с их политикою разъединения сил власти и общественности в государственном устроительстве Земли Русской...» В статье подчеркивалось, что, охраняя державные права русского народа, «Колокол» одновременно выступает за единение всех народов. Газета старательно проводила намеченный курс.
Особые надежды на 1917 год возлагала основная партия российской буржуазии – кадеты, хотя начало его было для них неудачным. Первой реакцией кадетов на создание нового правительства была полная растерянность. «Перемен все ожидали, считали их неизбежными, – писала “Речь” 31 декабря 1916 г., – но в том виде, как они совершились, они произвели потрясающее впечатление своею неожиданностью, вернее, необъяснимостью». Анализируя первое заявление премьер-министра Голицына о предстоящей деятельности кабинета (опубликованное газетой «Новое время» 30 декабря 1916 г.), кадетский официоз отмечал, что самое плохое – это отсутствие у Голицына программы действий, одни разговоры, которые много раз все слышали. Газета сравнивала нового премьер-министра с мольеровским героем, который не знал, что говорит прозой.
Один из столпов кадетов, И.В. Гессен, в статье «Новый год» писал, что, казалось бы, в переживаемый тяжелый момент для страны должна произойти решительная перемена в действиях властей, что непререкаемый лозунг «все для войны» должен упростить все отношения, направить в одно русло энергию всех государственных и общественных деятелей и ускорить победу над врагом. Но этого не произошло, сокрушался автор. Касаясь новых назначений, Гессен отмечал, что опять всплыли давно похороненные на бюрократическом кладбище имена, и поэтому хорошего ожидать нечего, «значение перемен, как политического фактора, не только не поколеблено, но, напротив, становится все ярче, острее, внушительнее». Призывая противопоставить стихийности реакции объединение и организацию, автор предостерегал: «Было бы трагично, если бы общественные силы не извлекли урока из недавнего прошлого и точно также подчинились бы стихийному течению»[4].
Правые партии расценили статью как призыв к неповиновению правительству и чуть ли не как подготовку к революции.
Крупный кадетский функционер, заядлый оратор партии Федор Родичев, отражая мнение буржуазного общества, так определил задачи:
«Теперь надежды /28/ одной мало. России нужно осуществление, нужны решительные шаги, действенное начало... Нам нужно воплощение в делах духа свободы, духа победы в этой войне».
И предрекал:
«1917 год – год решающего поворота в судьбах страны»[5].
Подводились итоги в экономике и финансах. Кадетский экономист А. Шингарев, указывая на тяжелое наследство, оставленное наступающему году, приводил такие цифры: государственный долг увеличился больше чем на 26 млрд руб., количество внутренних бумажных денег достигло 9 млрд руб. вместо нормальных 1,5–2 млрд руб. Трудно сказать, что готовит в экономике 1917 г., если не изменится порядок в России, если будет и дальше игнорироваться общественное мнение, сокрушался автор[6].
Московская газета «Русское слово» 1 января в редакционной статье «Новогодние перспективы» изобличала власти в том, что новые назначения привели к полному отказу от «совместной работы с общественностью», к открытому и решительному отрицанию всех ее прав в государственной жизни страны. Размаху и требованиям современной реакции уже не могли угодить и такие преданные и опытные бюрократы, как смещенные премьер А.Ф. Трепов и министр юстиции А.А. Макаров. Некий Рэффи в своем обзоре «Новый год» писал, что он никого не хочет поздравлять, ибо это вроде: «Крепко вас целую и от души поздравляю: у вас пожар в доме и тетка зарезалась». Прошедший 1916 г. охарактеризован им так: «Глупый был покойничек и бестолковый». А новое правительство представлялось следующим образом: «Без портфеля, без программы, без реформ, без доверия, без плана действия и вообще без руля и ветрил… Таков единственный всероссийский отзыв о новом премьер-министре Н.Д. Голицыне».
«Внешние черты нашего внутреннего “Нового года”, – продолжала газета прогрессистов “Утро России” в его первый день, – определились: «Голицын – Щегловитов – Кульчицкий». Уж не это ли новое счастье наше? И пристало ли нам перед лицом этой снисшедшей на нас новогодней троицы поздравлять друг друга с каким-то новым счастьем?» Далее газета высказывала сокровенную мечту всех буржуазных и помещичьих партий: «Мы хотим победы в войне и вместе с союзниками добьемся ее. Волей к победе проникнута ответная нота союзных держав на предложение президента Вильсона. Это корректный, достойный отказ от преждевременного мира». /29/
Высказывали, разумеется, свое мнение о наступающем годе и национальные буржуазные партии. Латышская газета «Новое слово» («Taunais Vards»), ставшая вскоре официозом Латышской партии радикал-демократов, солидаризировалась с положениями речи Родзянко, заявившего на новогоднем банкете в английском посольстве, что у нас хватит сил дождаться новых времен, что в новом году мы пожнем плоды победы в войне. 1 января газета заявила: «Мы все время подчеркивали, что у нас с Россией единая судьба, мы одно целое, мы никогда ничего не добьемся, и возрождение нашей жизни придет только с возрождением жизни всей России…» Разумеется, речь шла о буржуазном возрождении, о разделении власти между русскими и латышскими капиталистами и обуржуазившимися помещиками.
О лучшем будущем, тоже буржуазном, говорили латышские демократы. Их газета «Вестник Родины» («Dzimtenes Vestnesis») в связи с этим приводила слова молитвы: «Я верю, боже, помоги моему неверию. Нас ничего не испугает, мы теперь не пугливы…» – уверяла газета 1 января 1917 г.
Главная газета латышской буржуазии «Подсека» («Lidums»), ставшая затем органом латышского Крестьянского союза, так излагала 10 января свою политику в прошлом и задачи на будущее: «В современный тяжелый момент можно было бы много просить, но мы видим, что государству тяжело, и поэтому никаких реформ не просим… Мы серые бараны (кулаки. – Л.С.). Наша задача была добиться мелких административных улучшений, поднять благосостояние, а другого не просить». И продолжала: «Каким будет 1917 год, никто не может предсказать, ибо история капризна, как женщина. Но мы знаем, что старая латышская политика не должна продолжаться. Мы не имеем права разделяться, мы должны соблюдать большую экономию, мало жертвуя, много добиваясь». Речь, как видно, шла об объединении всех слоев общества в достижении мелких уступок от царизма.
Анализ высказываний латышских, как и других буржуазных национальных, партий в дни нового года свидетельствует, что они шли в общем русле политики всероссийских буржуазных партий. Разница была только в отношении к национальному вопросу, в их просьбах об уступках царского правительства.
А в это время (9 января 1917 г.) в далеком Цюрихе, выступая перед молодежью в Народном доме, вождь большевиков Владимир Ульянов (Ленин) тоже подводил /30/ итоги прошлого и заглядывал в будущее. Но его научный подход к историческим событиям, их анализ и предвидение разительно отличались от всего вышеперечисленного. Это предвидение исторического пути России и всего человечества совершенно не соответствовало буржуазным прогнозам. Говоря об огромном значении революции 1905 года, Декабрьского вооруженного восстания, исторических уроках тех лет, Ленин проецировал их на современность. Через призму прошлого он рассматривал настоящее и будущее, считая 1905 год прологом новой революции.
«Несомненно, –
отмечал вождь большевиков,
– что эта грядущая революция может быть только пролетарской революцией и притом в еще более глубоком значении этого слова: пролетарской, социалистической и по своему содержанию. Эта грядущая революция покажет еще в большей мере, с одной стороны, что только суровые бои, именно гражданские войны, могут освободить человечество от ига капитала, а с другой стороны, что только сознательные в классовом отношении пролетарии могут выступить и выступят в качестве вождей огромного большинства эксплуатируемых»[7].
Не определяя сроков революции (Ленин подчеркивал, что никто не знает и не может знать этого), он всегда повторял, что большевики делали, делают и будут делать все возможное, чтобы ускорить ее приход.
Источники и литература
Примечания
