После победы Февральской революции из всех буржуазных партий одни кадеты сохранили накопленный за время конфронтации с царизмом политический багаж. Правда, цена на него упала.

Что касается октябристов и других консервативных буржуазных партий, которые в период первой российской революции и годы реакции открыто поддерживали самодержавие и считались правительственными партиями, то они в 1917 г. вступили в полосу жестокого кризиса, потребовавшего полного переформирования этих партий. Такое же положение наблюдалось с консервативными национальными буржуазными партиями.

В силу этого кадеты и их национальные собратья сразу после свержения царя заняли ведущее, теперь уже никем не оспариваемое место в буржуазном обществе[i]. Объявив «восьмым чудом света»[3] революцию, которую раньше боялись и всячески поносили, они захлебывались от восторга в своих панегириках. Им вторили другие буржуазные партии.

«Утро России» 4 марта восклицало: «Свершается… свершилось… пробудилась русская земля, восстала народная мощь, сбросила с себя вековое ярмо старого режима, страшнейшего и смертельного врага народа. Великий, незабвенный час!» «Русская воля» 6 марта писала: «Сейчас мы только что пережили такое счастливое мгновенье и воистину можем, имеем право, должны сказать ему, как Фауст: “Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!”»[ii]. Газета латышской буржуазии «Lidums» 4 марта в передовице, озаглавленной «Восходит солнце России», после славословия революции призывала: «Заключим перемирие по всем делам, отложим в сторону все бессмысленные слухи, будем слушать только голос, идущий со стороны Временного /99/ правительства, вокруг которого группируются все силы, которые хотят возрождения России».

Буржуазия и ее партии ликовали. Сбылась их вековая мечта, правда своеобразно, но это не все улавливали: они создали свое правительство, имели своих министров, на места послали своих комиссаров, сменивших губернаторов[iii]. Им казалось, что все было налицо для образования буржуазной республики по типу западных стран, что в России установится порядок, при котором будет процветать капитал, что войну доведут до победного конца, т. е. разобьют немцев и захватят проливы и новые земли.

Буржуазные министры, казалось, прочно заняли места царских министров. В самих министерствах почти ничего не изменилось, только осторожно вынесли портреты царя. И это после того, когда на улицах рабочие и солдаты везде сорвали царские гербы и разбили статуи Николая II.

Вот как 7 марта «Речь» описала вступление три дня назад кадета А.И. Шингарева в управление министерством земледелия. Когда Шингарев приехал в министерство, его встретил почетный караул из солдат. Команда взяла ружья на караул. В ответ на приветствие министра солдаты ответили:

– Здравия желаем, господин министр!

– Благодарю вас, – ответил Шингарев.

– Рады стараться, господин министр!

Все чины старого министерства были на местах. Никто не отказался работать с новым начальством. Поразительно легко служащие разных ведомств, в том числе и Министерства внутренних дел, приспосабливались к новому строю.

«Не нашлось, кажется, ни одного человека, –

продолжала газета, –

который заявил бы, что он по своим убеждениям не может остаться на службе после всего происшедшего. Наоборот, все стараются уверить, что они чуть ли не с пеленок мечтали о революции и о низвержении старого строя».

Но это в полной мере относится и к самим кадетам, /100/ раньше поносившим революцию, а сейчас превратившимся в ее сторонников.

Все дело завершил святейший Синод. В нем 4 марта выступил новый обер-прокурор В.Н. Львов. Иерархи приветствовали гостя. После его речи из зала заседания вынесли царское кресло. Синод отдал распоряжение, чтобы на богослужениях не упоминать имени бывшего царя и особ царствовавшего дома, а слова молитвы «благочестивейшего, самодержавнейшего» и т.д. заменить троекратным пением «господи, помилуй».

Скоро Синод обратился с особым посланием к верующим, в котором приветствовал новую власть, превозносил заслуги людей, установивших ее, в резких выражениях говорил о притеснении церкви в прошлом. По этому поводу 25 марта газета «Речь» не без ехидства поместила историческую справку, указывая в ней, что столь же энергичные выражения святейший Синод употребил, восхваляя дворцовый переворот, произведенный Елизаветой Петровной, свергшей Иоанна Антоновича и Анну Леопольдовну.

Позиции власть предержащих вполне объяснимы. Да, изменился политический строй России, вместо полуфеодальной монархии стала буржуазная республика, вместо обращения «ваше благородие» начали употреблять слова «господин», «гражданин», формально перед законом все политически стали равными, но экономическая основа страны, ее базис остались почти без изменения. Фабрики и заводы продолжали находиться в руках капиталистов, земли – во владении помещиков. Богатые остались богатыми, бедные – бедными.

Вот почему Февральскую революцию поддержали широкие слои буржуазного общества и его партии. По этой же причине ее вынуждены были принять и церковники, являвшиеся ранее наиболее прочной идеологической опорой самодержавия.

И только немногие представители буржуазных партий понимали, что народ России на этом не остановится, как только поймет, что существенных изменений не произошло. Он пойдет дальше, одной свободы ему мало, рабочие не смирятся с капиталом, крестьяне – с помещиками, солдаты – с войной. Слишком глубокими оставались классовые противоречия в стране, слишком велика была ненависть угнетенных к угнетателям, слишком разительны контрасты между бедными и богатыми.

«Официально торжествовали, –

писал позже трудовик В.Б. Станкевич, –

славословили революцию, кричали “ура” борцам за свободу, украшали себя красными /101/ бантами и ходили под красными знаменами… Дамы устраивали для солдат питательные пункты. Все говорили “мы”, “наша” революция, “наша” победа и “наша” свобода. Но в душе, в разговорах наедине – ужасались, содрогались и чувствовали себя плененными враждебной стихией, идущей каким-то неведомым путем… Никогда не забудется фигура Родзянко, этого грузного барина и знатной персоны, когда, сохраняя величавое достоинство, но с застывшим на бледном лице выражением глубокого страдания и отчаяния, он проходил через толпу распоясанных солдат по коридорам Таврического дворца. Официально значилось, что “солдаты пришли поддержать Думу в ее борьбе с правительством”, а фактически Дума оказалась упраздненной с первых же дней. И то же выражение было на лицах всех членов Временного комитета Думы и тех кругов, которые стояли около них. Говорят, представители Прогрессивного блока плакали по домам в истерике от бессильного отчаяния»[4].

Подобные настроения скрывались, об этом не говорили и не писали. Большинство же думало по-другому.

Прозрение настанет несколько позже, а пока, в марте – апреле, кадеты были на коне. Их партия стала пополняться людьми, было проведено несколько партийных конференций. Временное правительство фактически выполняло волю кадетской партии. Это красноречиво подтверждает деятельность созданного в марте Юридического совещания, которое направляло законодательную деятельность буржуазного правительства (из 7 его членов 5 были кадетами).

Апофеозом кадетской партии явился VII съезд, проходивший 25 – 27 марта в Михайловском театре в Петрограде[iv]. Открывший его князь П.Д. Долгоруков заявил: «Мы первые из политических партий провозгласили, что стоим за продолжение войны до полной, окончательной победы над врагом». Приветствовавший съезд от московских кадетов М.Л. Мандельштам, сообщала 26 марта «Речь», под бурные аплодисменты добавил: «Никакое двоевластие в настоящий момент недопустимо. Всякое двоевластие чревато злыми последствиями как для народа, так и для его свободы и /102/ для независимости и целостности государства». На этом съезд можно было бы и закрыть, вписав эти слова в резолюцию и дополнив ее решениями о переименовании партии, государственном строе России, о тактике партии, ибо ничего существенно нового по сравнению с этим больше никто не сказал. Но такой вариант не устраивал кадетов. Им нужен был длительный и приятный разговор о прошлом партии, о том, какими государственно-мудрыми являются кадеты, какой большой вклад внесли они в победу над царизмом, каким умником предстает их лидер Павел Милюков и как они хорошо подготовлены к управлению Россией.

С 1906 г. (со II съезда этой партии; I был в 1905 г.) кадеты назывались Конституционно-демократической партией народной свободы, а это означало, что они стояли за парламентарную монархию. Теперь монархия рухнула, и кадеты объявили себя республиканцами.

«В войне старая форма за царя и отечество разбилась, –

говорил на VII съезде главный докладчик Ф.Ф. Кокошкин. –

Оказалось, что нельзя быть за царя и отечество, так как монархия стала против отечества». «Война была экзаменом и для монарха, и для народа. Народ выдержал этот экзамен, монархия его не выдержала»[5].

Кадеты не понимали, что дело не только и не столько в войне: прогнил весь самодержавный строй.

Отбросив из названия партии первые слова, кадеты именуют ее Партией народной свободы, но стереть старое название «кадеты», конституционные демократы, они так и не смогли – оно осталось.

Кадеты объявили себя республиканцами, а Россию – «демократической парламентарной республикой» с разделением законодательной и исполнительной власти, оговорив, что окончательно этот вопрос, как и все остальные (в этом содержалась суть кадетской тактики), решит Учредительное собрание. Кадеты ориентировались на поддержку мелкобуржуазных партий, поскольку остальные буржуазные партии не представляли сколько-нибудь значительной силы, и одновременно – на борьбу «со всякого рода максимализмом и большевизмом».

Все остальное на съезде было славословием. Особенно превозносился П.Н. Милюков за мудрость, гибкость, дальновидность, огромную роль, сыгранную им в Февральской революции. Пройдет всего два с половиной года, и сам лидер 20 октября 1919 г. в письме к «патриарху русского либерализма» И.И. Петрункевичу напишет: «Революция 27 февраля совершилась не нами и против нашей воли»[6]. /103/

Что же представлял собой глава самой большой буржуазной партии в России? Оговоримся, что нами комментируются сведения, взятые о нем из архивных материалов департамента полиции (папка «Дело о П.Н. Милюкове»), составленных перед самой войной[7]. Обращение к подобным источникам помогает, с одной стороны, лучше понять, что о нем думали слуги самодержавия, а с другой – показать истинное значение некоторых деталей биографии кадетского лидера, которые тот усиленно раздувал, чтобы причислить себя почти к революционерам.

В 1917 г. Павлу Николаевичу Милюкову было 58 лет. Благообразный на вид (видимо, из-за своей седины), энергичный, блестяще образованный профессор русской истории, он был, что называется, политиком «с головы до пят». Именно о таких людях говорят: прошел огонь, воду и медные трубы.

С 1881 по 1886 г. он учился в Московском университете, считался неблагонадежным, за ним велось нелегальное наблюдение. После завершения учебы и защиты диссертации в звании доцента русской истории преподавал в Московском университете, но за лекции «тенденциозного содержания», прочитанные им в декабре 1894 г. в Нижнем Новгороде, ему запретили преподавательскую работу.

Через восемь лет, в июне 1902 г., Милюков (опять же за недозволенные высказывания) приговаривается к 6 месяцам тюремного заключения, однако через два месяца по указу царя его освободили. Далее поездки за границу, участие в съездах революционных и оппозиционных деятелей, и снова тюремное заключение в России на срок… до одного месяца. Летом 1905 г. либерал Милюков «привлекался к дознанию», что помешало ему пройти депутатом в I и II Государственные думы. Но он, говорится в архивном документе, «не пропускал почти ни одного думского заседания, оказывая влияние на думскую фракцию кадетской партии».

А далее: «В мае 1907 г. Милюков выехал в Лондон, где под фамилией Александрова принимал участие в V съезде РСДРП»[8]. И полицейский сыск причислил его к революционерам; сам Милюков ни в коей мере не хотел, чтобы его числили в «бунтарях». Он прошел депутатом в III и IV Думы. Перед войной признанный лидер «оппозиции его величества» посетил Болгарию, его принимали царь Фердинанд и министры. Когда он увидел, как там важные люди подходили к нему мелкими шажками, понял, какую «важность придают его телесному и духовному существу». /104/

Началась мировая война, и Милюков становится олицетворением новых захватов и завоеваний царизма. Не изменил он своей позиции о продолжении войны (как и вся кадетская партия) и после Февральской революции, только действовать стал изощреннее. Об этом говорит данное ему прозвище – Милюков-Дарданелльский, которое так часто произносили в 1917 г.

Газета «Речь» 30 марта в передовой статье писала:

«Съезд партии закончился при большом подъеме и высоком настроении. Сознание великого поворота истории человечества, нами переживаемого, огромной ответственности, лежащей на всех русских гражданах, сплотило всех участников съезда в эти дни…»

Но, как учит диалектика, вершина любого явления одновременно означает и начало спуска, ибо ничто не стоит на месте. Последующие съезды кадетов были совсем другими. Уже тогда, в марте 1917 г., дальновидные буржуазные политики начинали понимать: что-то неладное происходит в России, она идет не туда, куда хотят кадеты, а выбирает свой путь. Автор передовицы, помещенной 26 марта в газете «Речь», писал: «Надо прямо смотреть в глаза надвигающейся опасности: опасности германского натиска на столицу, дезорганизации, ослаблению труда и смуты, пытающихся охватить внутреннюю жизнь нашей страны».

Да, Россия пошла не по тому пути, который предначертали ей кадеты.

С едкой критикой съезда главной буржуазной партии выступили эсеры и меньшевики.

«Они, –

писала о кадетах 22 марта газета “Дело народа” – главный орган партии социалистов-революционеров, –

замирают в позе исторических героев, совершивших великую революцию и отныне ведущих новую Россию одновременно по двоякому пути – “порядка и свободы”. Раньше партия народной свободы со всей увесистой научной аргументацией доказывала “левым ослам” и людям, шедшим под знаменем “красной тряпки”, что революция противоречит всем законам божеским и человеческим, и что лишь благодетельная эволюция является единоспасительным путем общественного прогресса.

И вдруг в конце февраля случилось нечто такое, что заставило общественное мнение всего мира назвать это событие “великой русской революцией”… И партии конституционных демократов приходится теперь уже доказывать, что революция эта была вполне закономерна, своевременно необходима и что сама партия государственных мудрецов, – правда, немножко подталкиваемая /105/ волынцами и пошедшими к ним навстречу “товарищами слева”, – с восторгом открыла ворота легальности в высшей степени нелегальному перевороту».

Классовую оценку кадетскому съезду дала большевистская «Правда». Она 31 марта констатировала шовинистическую свистопляску всех буржуазных партий, которая «отравляет воздух и заражает своим ядовитым дыханием».

Центральный орган большевиков 1 апреля посвятил передовую статью кадетскому съезду. «Во всех речах, – говорилось в газете, – красной нитью проходит контрреволюционный и противонародный характер кадетской программы и тактики». Приводились высказывания кадетов. Родичев, предлагая подождать с рабочим законодательством, заявил: «Кто стремится революционными актами отменить законы, с теми нам не по пути». «За земельной реформой путем революционным мы не пойдем», – предупреждал князь Трубецкой. По мнению кадетов, сейчас возможно «единение всей страны, за исключением большевиков».

Между тем революция шла на подъем. Петроград, а за ним вся страна превратились в сплошной митинг.

В столице 19 и 20 марта состоялись манифестации солдат и работниц. Батальоны и полки с красными знаменами, с пением «Марсельезы» подходили к Таврическому дворцу. На плакатах слова: «Да здравствует Совет рабочих и солдатских депутатов!», «Да здравствует Временное правительство!», «Война до конца!» Среди работниц революционерка-демократка В.Н. Фигнер и активная деятельница кадетской партии А.В. Тыркова. Они требовали равноправия женщин, защиты их интересов.

Но вот, сообщала кадетская «Речь», выступила одна работница и сказала совсем другое. «Мы, – заявила она, – несколько расходимся с женщинами буржуазных классов (бурные протесты и возгласы). У нас нет особых женских интересов. Наши интересы те же, как и интересы наших товарищей рабочих. Мы должны соединиться не в мужские и женские союзы, а в рабочие организации для осуществления целей, которые ставит себе российская социал-демократическая рабочая партия, как организация всего рабочего класса». Газета констатировала, что слова оратора-работницы были встречены бурными протестами, с одной стороны, и громкими возгласами одобрения – с другой[9].

В Петрограде 23 марта снова огромные манифестации. На Марсовом поле хоронили павших в дни Февральской /106/ революции. Это были в основном рабочие и солдаты.

Народ восторженно приветствовал прибывших на Марсово поле бывших шлиссельбуржцев: Веру Засулич, Веру Фигнер, Германа Лопатина. Растроганная, в порыве набежавших на нее чувств, Засулич сказала: «Второе издание русской революции много лучше первого». Как эти слова перекликались с фразой Плеханова: «Не надо было браться за оружие», сказанной им более десяти лет назад по поводу революции 1905–1907 гг. И они были далеки от истины.

Впервые на Руси обряд совершался без попов. Хоронили под оркестр, с красными знаменами. Провожали товарищей в их последний путь стройные колонны рабочих, солдат, служащих города. Огромное впечатление даже на кадетов производили, по признанию официоза «Речь», «стройные ряды рабочей милиции или, как ее называют, “Красной гвардии”. Милиционеры-рабочие проходят в образцовом строевом порядке с винтовками на плечах»[10]. Запомним эти слова.

На Марсовом поле было опущено в землю около 200 гробов – жертвы первой победившей революции в России. Над могилами развевались знамена, с которыми пришли демонстранты. Символичными были изображения на них: рабочие и солдаты, идущие в едином союзе; фигура рабочего-кузнеца, кующего победу революции.

Красочные митинги и демонстрации прошли в крупных городах России. 9 апреля огромная и разноликая манифестация состоялась в прифронтовом Минске по случаю первого съезда представителей Западного фронта. В ней участвовали главнокомандующий фронтом со своим штабом, бывшие члены Государственной думы Родзянко, Родичев, Шмяков, Масленников, делегаты съезда, различные политические партии и группы. Корреспондент одной из буржуазных газет писал:

«Тут были “Бунд” с пятью знаменами с надписями на русском и еврейском языках; Минская группа РСДРП; Минская организация С.-Р. (социалистов-революционеров) со стягом “Земля и воля”; сионисты с бело-голубыми знаменами, распевающие “Гатикво”; стройный хор украинцев с красивыми желто-зелеными знаменами “Хай жiве вïльна Украïна”; белорусы с белым стягом “Вольна Беларусь”; и обращала на себя внимание группа сартов во главе с офицером сартом, с двумя знаменами: красным и белым. Вся эта масса двигалась стройными рядами под звуки “Марсельезы”, национальных и революционных гимнов»[11].

А что тогда только не писали и не печатали. /107/ Цензуры никакой не было. Всякий мог говорить, писать, печатать, распространять почти все что угодно. Особенно много выпускалось афиш, воззваний, плакатов, обращений, приказов и просто объявлений от Временного правительства, Советов, военных властей, милиции, градоначальников, различных комитетов, съездов, конференций, партий, политических групп, профсоюзов, фабзавкомов, различных клубов и т.д. и т.п.

Весь Петроград был обклеен афишами и объявлениями:

– Записывайтесь в партию народной свободы.
– Товарищи полотеры, идите на собрание.
– Социалисты-революционеры, собирайтесь под знамя «Земля и воля»!
– Товарищи по игле, объединяйтесь!
– Товарищи лакеи и кухарки, создавайте свои свободные организации!

И тут же:

– Освобожденные трудящиеся!
В эти великие дни вспомните трудящуюся лошадь.
Встаньте на защиту животных.

Выпускалась масса партийных и «внепартийных» газет (бумаги пока хватало). Каждая из них излагала свою программу, свои идеи, методы и способы достижения целей. Ежедневно проходили партийные митинги и собрания, на которых выступали, опровергая друг друга, самые разные ораторы. Это тоже все попадало в периодическую печать[v]. Трудно было разобраться во всем этом мало подготовленному или совсем не подготовленному, часто малограмотному или совсем неграмотному человеку. Требовались время и практический опыт классовой и партийной борьбы.

И вот в обстановке, когда классовое размежевание в условиях победы Февральской буржуазно-демократической революции по-настоящему только начиналось, когда Партия народной свободы, будучи правительственной, располагала большими возможностями в дальнейшей борьбе за единовластие, она предприняла важный шаг в реализации своей главной цели – довести захватническую войну до победного конца.

Еще на VII съезде кадеты открыто ратовали за это. Теперь же они решили свои взгляды на войну сделать /108/ официальными взглядами буржуазного Временного правительства.

Война являлась самым жгучим вопросом того времени. Каждая политическая партия должна была дать на него ответ. Это сделали также меньшевики, эсеры и их национальные партии. Исходя из понимания, что после свержения царизма характер войны якобы коренным образом изменился (она-де из империалистической превратилась в революционную), они заняли позицию «революционного оборончества». Дальнейшее ведение войны оправдывалось теперь защитой революции. Выдвинув лозунг «Война для свободы», эсеро-меньшевистский Петроградский Совет опубликовал 14 марта составленное исполкомом Совета обращение «К народам всего мира». Оно было так «революционно» написано и так проклинало чудовищную войну, что простые люди были почти не в состоянии разобраться в сути этого обращения, ведь в нем говорилось о заключении мира без аннексий и контрибуций. Народы мира призывались «начать решительную борьбу с захватными стремлениями правительств всех стран; наступила пора народам взять в свои руки решение вопроса о войне и мире»[12].

Кроме того, это было не обращение какой-либо одной партии, а всего Петросовета – революционного органа власти рабочих и крестьян, пользовавшегося огромным авторитетом. Ему верили. Вот почему «революционное оборончество» широко распространилось в народе, захватив на время и часть рабочих. Поднявшаяся на поверхность мелкобуржуазная стихия, психология мелкого хозяйчика, и здесь дала о себе знать.

Только большевики дали правильную, марксистскую оценку продолжавшейся войне, остававшейся и после Февраля империалистической по своей сути. Полное прекращение войны – вот лозунг большевиков.

Временное правительство под нажимом Петросовета 27 марта вынуждено было опубликовать декларацию об отношении к войне, которая оказалась в основном перепевом обращения «К народам всего мира». В ней говорилось «о защите завоеваний революции», об утверждении «прочного мира на основе самоопределения народов», отрицались захватнические цели войны, подчеркивалась верность союзникам[13].

Кадетов подобный документ не устраивал. Милюков, как министр иностранных дел, на три недели задержал его отправление союзным державам. Только 18 апреля декларация Временного правительства была направлена союзникам вместе с объяснением к этому /109/ документу, получившим название ноты Милюкова. Лидер кадетов, фактически дезавуировав акт Временного правительства, поставил точки над «i», заявив, что после Февраля «стремление довести войну до решительной победы лишь усилилось», что правительство «будет вполне соблюдать обязательства, принятые в отношении наших союзников»[14], признал, что грабительский, империалистический характер ее не изменился.

Ноту Милюкова одобрили министры Временного правительства, в их числе и Керенский. 20 апреля она была опубликована в газетах и произвела впечатление разорвавшейся бомбы, в том числе и на руководителей Петроградского Совета. Одни (рабочие) увидели в ней хищное лицо империализма, другие (главным образом солдаты) были глубоко оскорблены в своих «революционно-оборонческих» чувствах, ибо «почувствовали – они не поняли еще этого вполне ясно, но они почувствовали, что они оказались обмануты»[15]. Нота сильно ударила по соглашательским партиям эсеров и меньшевиков, амбициозно уверявшим, что они через Совет контролируют действия Временного правительства. В 6 часов вечера Петроградский Совет направил телеграмму в воинские части, на заводы и фабрики с указанием воздержаться от демонстрации и ждать решения Совета, но во многие места она пришла с опозданием.

Первой политической партией, которая дала принципиальную и непримиримую оценку ноте Милюкова, была РСДРП(б). ЦК большевиков уже 20 апреля вынес специальную резолюцию «О кризисе в связи с нотой Временного правительства от 18 апреля (1 мая) 1917 г.», в которой с марксистско-ленинских позиций анализировалось ее содержание.

В резолюции говорилось, что нота Милюкова косвенно подтвердила правильность позиции, занятой большевиками. Все обещания Временного правительства, насквозь империалистического, связанного по рукам и ногам англо-французским и русским капиталом, о мире являются обманом, что по своей природе оно не может отказаться от аннексий, что политика мелкой буржуазии и ее партий, «состоящая в поддержке обманчивых надежд на возможность «исправить» «мерами воздействия» капиталистов (т.е. Временное правительство), еще и еще раз разоблачена этой нотой».

Далее ЦК большевистской партии указывал, что дело не в личном составе буржуазного правительства, а в его классовой сути, и никакие перетряски в нем (отставка Милюкова и т.д.) не изменят положения до тех пор, пока государственная власть не перейдет в /110/ руки пролетариата, который «совместно с революционными солдатами, в лице Советов рабочих и солдатских депутатов, создаст такое правительство, которому поверят рабочие всех стран и которое одно в состоянии быстро закончить войну истинно демократическим миром»[16].

«Речь» 21 апреля опубликовала воззвание партии кадетов к населению. Россия переживает страшный час, вопили кадеты, стоит на краю пропасти, подняла голову анархия, которая объявила Милюкова «врагом отечества», потребовала его отставки, хотя известно, «что все правительство с ним согласно». Граждане, взывали кадеты, проявляйте свою волю, выражайте одобрение правительству, спасите страну от анархии. Желание разжечь в стране гражданскую войну было очевидным. Эсеры и меньшевики расценили воззвание кадетов как провокацию.

Центральный орган социалистов-революционеров газета «Дело народа» в передовой статье 20 апреля писала, что в ноте Милюкова нет и намека призвать союзные державы примкнуть к акту Временного правительства о целях войны. Наоборот, в ней говорится о необязательности союзников следовать России, а вот Россия обязательно поддержит союзные государства в доведении войны до победного конца.

На другой день эсеровский орган, сообщив, что Временное правительство и Петроградский Совет вступили в конфликт по вопросу о войне и что Совет отказал в поддержке правительству, высказывает пожелание:

«Мы надеемся, что великий конфликт разрешится в интересах революционной России и всемирного социализма. Мы хотим верить, что Временное правительство поймет, какую оно берет ответственность на себя...»

Более твердую позицию (по крайней мере на словах) заняли меньшевики.

«Мы решительно восстали против разжигания гражданской войны последователями Ленина, –

писал их центральный орган. –

Но теперь сигнал к гражданской войне дают уже не последователи Ленина, а Временное правительство, опубликовывая акт, являющийся издевательством над стремлением демократии. Это поистине безумный шаг, и нужны немедленные решительные действия со стороны Совета рабочих и солдатских депутатов, чтобы предотвратить его ужасные последствия»[17].

Относительно кадетов меньшевики были близки к истине, но линию поведения партии пролетариата они совершенно исказили. Не «разжигание» гражданской /111/ войны, а мирный путь развития революции предлагал в то время политический авангард рабочего класса, ибо буржуазия и ее партии в данный период не применяли в государственном масштабе насилия над народом. Большевики «объявили центром тяжести всей работы, – подчеркивал В.И. Ленин 21 апреля 1917 г., – терпеливое разъяснение пролетарской линии…»[18]. Поэтому, когда часть петроградских большевиков во главе с С.Я. Богдатьевым во время апрельского кризиса (исходя из того, что ноту Милюкова одобрили все министры) выдвинула лозунг свержения Временного правительства, ЦК РСДРП(б) осудил это как авантюристический шаг.

Тактику большевиков, направленную на мирное развитие революции, изложила 21 апреля на заседании Петроградского Совета А.М. Коллонтай, огласив основные положения резолюции ЦК РСДРП(б), принятой утром в тот же день:

«…чтобы узнать волю большинства населения в Петрограде… необходимо тотчас устроить народное голосование по всем районам Петрограда и его окрестностям по вопросу об отношении к ноте правительства, о поддержке той или иной партии, о желательности того или иного Временного правительства…

Все партийные агитаторы на заводах, в полках, на улицах и т.д. должны выступать с пропагандой этих взглядов и этого предложения путем мирной дискуссии и мирных демонстраций, а также митингов повсюду»[19].

Поместив выступление Коллонтай 22 апреля на своих страницах, кадетская «Речь», больше и громче всех кричавшая о развязывании большевиками гражданской войны, видимо, не заметила, что оказалась в положении унтер-офицерской вдовы, которая «сама себя высекла».

Между тем в солдатских казармах, на заводах и фабриках столицы, а затем на ее улицах стихийно развернулась первая после Февраля мощная классовая и партийная битва. 20–21 апреля в демонстрациях участвовало более 100 тыс. рабочих и солдат. Начавшиеся 20 апреля выступления солдат (ибо нота Милюкова провоцировала их отправку на фронт) были гневны, но малосознательны и противоречивы. Прежде всего они пошли к Мариинскому дворцу, где находилось Временное правительство. Здесь же, на площади, они приняли резолюцию:

«Ознакомившись с нотой Милюкова о целях войны, выражая свое негодование по поводу столь беззастенчивого выступления, явно противоречащего обращению Совета рабочих и солдатских депутатов /112/ к народам всего мира и декларации самого Временного правительства, мы требуем немедленной отставки Милюкова»[vi].

Вместе с лозунгом «Долой Милюкова!» солдаты несли и другие лозунги: «Да здравствует демократическая республика!»; эсеровский – «В борьбе обретешь ты право свое!»; социал-демократический – «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» и «Вся власть крестьянам!» Перед демонстрантами выступили товарищ председателя Петроградского Совета меньшевик Скобелев, член исполкома Совета эсер Гоц, командующий Петроградским военным округом генерал Корнилов. Первый и второй заверяли, что Совет стоит на страже демократии и вместе с солдатами будет отстаивать намеченный путь (им похлопали); третий заявил, что стоит вне политики, и призвал солдат к спокойствию и порядку, «при которых только и возможно осуществить требования русской демократии» (ему не хлопали, но молчали). Не получив удовлетворения, солдаты под гром оркестров, исполнявших все время «Марсельезу», подчеркивая этим необычность шествия, двинулись на Невский проспект.

Здесь они повстречали совсем другую демонстрацию, защищавшую то, что солдаты гневно отрицали. Небольшая, почти исключительно из штатских, она напоминала, по выражению эсеровской газеты, «патриотическую демонстрацию старых времен»[20]. Впереди несли плакат с надписью «Да здравствует Милюков!». Этого солдаты стерпеть не могли: они выхватили плакат, в клочья разорвали его и бесцеремонно разогнали демонстрантов. Долго еще на Невском можно было видеть людей в котелках и форменных картузах, кричащих: «Насилие! Произвол!»

А солдаты шли дальше, останавливались, слушали речи большевиков, эсеров, меньшевиков. Один из ораторов призывал: «Товарищи, раз так, то мир!»

– Мир! – восторженно отвечали ему.

Другой звал продолжать войну, но без аннексий и контрибуций, на условиях декларации Петроградского Совета. Его тоже приветствовали, но менее энергично.

Скоро солдаты ушли в казармы. А на Мариинской площади события продолжались. Там росла толпа /113/ людей, она заполнила все пространство. В разных концах начались митинги. В одном месте кричали «ура», в другом – «долой». Стали требовать, чтобы выступил кто-нибудь поавторитетнее. Послали за Керенским, но он сказался больным. Вечером на автомобиле подъехали министры буржуазного правительства. Первым выступил обер-прокурор Синода Львов, затем кадеты Некрасов и Шингарев. Они уверяли, что верны клятве стоять на страже свободы, и просили поддерживать порядок и спокойствие, а Учредительное собрание появится и все-де решит.

Наконец выступил Милюков:

– Я видел сегодня плакаты с надписью: «Долой Милюкова!» – начал он. – Но я знаю, что защищаю интересы народа и не уйду до тех пор, пока не выполню своего долга и погибну.

Далее глава кадетов говорил о святости обязанностей перед союзниками, о том, что попытка старой власти нарушить их привела к падению ее.

– Это я, –

спекульнул Милюков, –

назвал в Государственной думе изменником Штюрмера, и сам быть изменником не хочу[21].

К счастью для Милюкова, на Мариинской площади в это время уже не было солдат. Основную массу публики составляли обыватели, но были и рабочие.

С утра 20 апреля в рабочих районах начались гневные митинги протеста. На них, как и в Февральские дни, выступали большевики, эсеры, меньшевики, ораторы других общероссийских и национальных мелкобуржуазных партий. Но если большевики разоблачали классовую суть ноты Милюкова и всей политики Временного правительства, то прочие больше возмущались двурушничеством буржуазии и ее партий.

Рабочие выступили с поддержкой Петроградского Совета, а некоторые требовали передачи ему власти.

«Мы, рабочие завода “Русский Рено”, –

говорилось в одной из резолюций, –

на экстренном общем собрании 20 апреля в 4 часа дня, обсудив данный политический момент, вызванный нотой Временного правительства, признающей империалистическую политику, требуем самым категорическим образом немедленной передачи власти Временным правительством Совету рабочих и солдатских депутатов и заявляем, что такую власть будем поддерживать всеми силами»[22].

Рабочие принимали активное участие и в митингах, и в демонстрациях против политики Временного правительства.

Главная классовая и партийная схватка произошла /114/ 21 апреля, когда на улицы вышла масса рабочих, а одновременно с этим и основные силы буржуазного общества, мобилизованные кадетской партией. Солдат в этот день было мало. Большинство из них посчитали, что они сделали свое дело, что Милюков уйдет. Кроме того, солдаты не могли игнорировать указание Совета о неучастии в демонстрациях.

21 апреля, собираясь на новые демонстрации, рабочие уже знали оценку событиям со стороны партии большевиков. Это придавало им силы и решительность.

«1) Мы, рабочие завода “Новый Лесснер”, –

говорилось в постановлении общего собрания завода 21 апреля, –

присоединяемся к резолюции ЦК РСДРП от 20 апреля.
2) Мы требуем немедленного перевода из Царского Села Николая II и заключения его в Петропавловскую крепость.
3) Предлагаем Совету р. и с. д. немедленно объявить себя Временным революционным правительством. Только Совет р. и с. д. может выражать нашу волю и защищать наши интересы».

Резолюцию ЦК РСДРП(б) одобрили также рабочие заводов «Новый Айваз», «Динамо», «Старый Лесснер», «Экваль»[23].

Рабочие несли лозунги: «Вся власть Совету Р. и С. Д.!», «Мы за немедленный мир без аннексий и контрибуций!», «Долой Временное правительство!» С панелей злобно кричали: «Долой Ленина!» Рабочие отвечали: «Да здравствует товарищ Ленин!»[24] «Большевики, – вспоминал позже активный участник событий М.Г. Рошаль, – проводили все время до поздней ночи на демонстрациях и на бесчисленных митингах, активно вступая в борьбу с противниками нашей партии»[25].

Буржуазная публика, восприняв обращение кадетской партии, звавшее ее на улицу, тоже приготовилась к бою.

Столкновение произошло 21 апреля во второй половине дня на Невском проспекте и прилегающих к нему улицах. Сюда с окраин пришли многотысячные массы рабочих. Они, так же как вчера солдаты, увидели здесь других демонстрантов, но в значительно большем количестве. Много учащихся средних учебных заведений, представителей «чистого общества», офицеров и даже вызывавших подозрение солдат, которые вместо воинских удостоверений предъявляли паспорта. Реяли транспаранты с надписями: «Да здравствует Временное правительство!», «Да здравствует П.Н. Милюков!»

«На некоторых плакатах, –

отмечал корреспондент «Правды», –

были надписи: “Долой Ленина!”, “Арестовать Ленина!” и прочие, имя Ленина раздавалось во всех /115/ падежах по Невскому проспекту. Слышались даже призывы идти немедленно к Мариинскому дворцу и требовать от Временного правительства указа об аресте Ленина, того самого Ленина, которого столько раз арестовывало и ссылало правительство Николая Кровавого»[26].

Но вот две враждебные демонстрации подошли друг к другу. Шедшие впереди толпы защитников буржуазного правительства офицер и сестра милосердия бросились на рабочих, вырвали у них знамя с надписью «Долой Временное правительство!» и разорвали его. Одновременно прозвучали выстрелы в демонстрацию пролетариев. Три человека были тяжело ранены. Началась свалка. Рабочие давали должный отпор своим врагам.

Вечером 22 апреля пролетарии после работы снова прошли по Невскому проспекту. Теперь их охраняла рабочая Красная гвардия. Враги не посмели ни стрелять в демонстрантов, ни рвать знамена и транспаранты, среди которых преобладали большевистские лозунги.

События 20–21 апреля представляли собой взрыв революции и контрреволюции «вместе», поставившие страну «на волосок от гражданской войны»[27]. Так расценил апрельский кризис В.И. Ленин.

Контрреволюционные действия буржуазного Временного правительства и реакция на них рабочих и солдат Петрограда всколыхнули всю страну, ускорили движение всех партий. 21 и 22 апреля огромные демонстрации прошли в Москве. Они, как и в столице, проходили под лозунгом «Долой Милюкова!», а в некоторых местах – под лозунгом «Долой Временное правительство!». Рабочие и солдаты выступали в поддержку Советов. Но активно действовали и буржуазные партии, имелись попытки применить насилие над рабочими, выступавшими под большевистскими лозунгами. Когда 22 апреля по Тверской улице шли демонстранты с транспарантом «Долой войну!», буржуазная публика вырвала у «ленинцев» знамя, а их задержала[28].

Московские эсеры и меньшевики, как и петроградские, колебались между пролетариатом и буржуазией, между большевиками и кадетами, а в конце концов поддержали Временное правительство.

Демонстрации протеста состоялись в Иваново-Вознесенске, Твери, Самаре, Екатеринбурге, Одессе, Минске, Киеве и многих других городах. И везде позиция большевиков не импонировала российским и /116/ национальным мелкобуржуазным и буржуазным партиям.

Начавшееся вечером 20 апреля в Мариинском дворце совещание правительства, исполкома Петроградского Совета и Временного комитета Государственной думы по устранению кризиса власти в связи с нотой Милюкова дало свои результаты только через сутки. 21 апреля Временное правительство представило разъяснение, по существу отписку, и исполком Совета признал его удовлетворительным, а инцидент исчерпанным.

Член ЦК большевистской партии И.В. Сталин, присутствовавший на этом совещании как член исполкома Совета, так описал содержание речей министров и лидеров различных партий.

Гучков, обосновывая свои империалистические взгляды, напирал на то, что Февральскую революцию следует рассматривать как средство для «войны до конца». Милюков стращал, что отказ от аннексий чреват опасностями, ибо союзники этого не поймут. Шингарев жаловался, что крестьяне самовольно распахивают помещичьи земли. И все требовали к себе доверия, в противном случае грозились уйти.

Архиимпериалистические и контрреволюционные речи буржуазных лидеров, подчеркивал Сталин, не встретили отпора со стороны представителя большинства исполкома Совета Церетели. Перепуганный угрозой министров, он «стал упрашивать их пойти на возможную еще уступку, издав “разъяснение” ноты в желательном духе, хотя бы для “внутреннего употребления”». «Демократия, – уверял Церетели, – всей энергией будет поддерживать Временное правительство, если оно пойдет на такую в сущности словесную уступку»[29].

Большевики (заканчивал свою статью Сталин) словами Каменева высказали мнение, что выход из тупика – в переходе власти в руки другого класса[30].

Центральный Комитет большевистской партии, подводя 22 апреля итоги политического кризиса, отмечал:

«Мелкобуржуазная масса колебнулась сначала от капиталистов, возмущенная ими, к рабочим; а через день она снова пошла за меньшевистскими и народническими вождями, проводящими “доверие” к капиталистам и “соглашательство” с ними»[31].

Большевики указывали, что лидеры мелкобуржуазных партий сдали все свои позиции, удовлетворившись пустейшими, чисто словесными оговорочками капиталистов. Но причины кризиса не устранены, и повторение подобных кризисов неизбежно. /117/

Подводили итог буржуазия и ее партии. Мнения были противоречивыми. Газеты «Речь» и «Русские ведомости», делая хорошую мину при плохой игре, утверждали: «Весь Петроград проснулся, вышел на улицу и громко и торжественно заявил, что он верит Временному правительству»[32] (это, однако, совершенно не соответствовало действительности). «Правда» немедленно полностью разоблачила выдумку кадетской газеты[33].

от «Московские ведомости» прокомментировали апрельский кризис на свой лад.

«Петроградские события, –

писала газета 24 апреля, –

наглядно показали нам, как зло сорганизовано и сильно: по первому знаку на улицу выступают стройные ряды манифестаций, является “Красная гвардия”, отлично вооруженная, кем-то раздаются по телефону распоряжения о забастовках, и эти распоряжения принимаются даже без проверки. Боевой материал для нового государственного переворота оказывается в полной готовности. Если на прошлой неделе была только пробная стрельба, то что же будет, когда начнется стрельба настоящая?»

Из «кризиса власти» буржуазные партии вышли со значительными потерями. В правительстве не оказалось двух лидеров. Из него ушел Гучков и «ушли» Милюкова. Последний, по определению эсеров, оказался слишком тяжелой гирей на ногах правительства и «перешел в первобытное состояние», отдавшись целиком руководству Партией народной свободы и ее центральным органом – газетой «Речь». Гучков же занялся перестройкой партии октябристов.

Что касается мелкобуржуазных партий и руководимого ими Петроградского Совета, то перед ними снова, как и в начале марта, встал вопрос об участии в правительстве. Тогда они полностью передали власть буржуазии и ее партиям, ибо считали, что цензовая (буржуазная) Россия обладала привилегией организованности. Еще при царе, в разных формах принимая участие «в фактическом заведовании делами общественной и государственной важности», она сразу могла создать «кабинет». Трудовая демократия не была подготовлена к управлению и потому сознательно устранилась от участия во власти. Керенский вошел в правительство сам, «на свой риск и страх», как говорил он, официально не представляя никакой партии, играя, по его выражению, «роль соединительного звена» между буржуазией и трудовыми массами народа.

Теперь будто бы положение изменилось. Эсеры и меньшевики уже «кое-чему научились». И свою главную /118/ задачу они усматривали в создании для буржуазного Временного правительства более широкой социальной и политической базы. По их мнению, следовало всеми мерами поддержать Временное правительство, иначе оно не справится со своими обязанностями. «Вместо условной поддержки, основанной на договоре трудовой России с Россией цензовой, – писал в передовице 26 апреля главный орган партии социалистов-революционеров «Дело народа», – встает неизмеримо более трудная задача: организационный дуализм заменить организационным монизмом». Подобной точки зрения придерживались все народнические партии. Так, представитель Трудовой группы в Петроградском Совете поручик Станкевич в заседании 20 апреля говорил, что Совет может свергнуть правительство, «но скороспелое решение может только осложнить дело. В настоящее время бремя власти не радует, а давит, а потому брать власть в свои руки преждевременно и опасно»[34]. Поэтому надо разделить власть в правительстве.

Меньшевики же через свой Организационный комитет 25 апреля признали нецелесообразным участие в правительстве социалистических партий. В резолюции ОК о коалиционном министерстве содержатся красноречивые высказывания по поводу вхождения в правительство. Совет, спаявшись с правительством, утверждали меньшевики, «потеряет свое обаяние», утратит свое значение, станет частью правительственного аппарата, и массы станут к нему в оппозицию.

«Участие социалистических представителей или представителей Совета Р. и С. Д. в правительстве при указанных условиях, –

делался вывод в резолюции, –

создает крайне неустойчивое положение, способное развязать анархию слева и справа, и может привести к неминуемому распаду власти, результатом которого будет либо победа новой революции, либо диктатура пролетариата, заранее обреченная сейчас на неудачу»[35].

Осудила вхождение в коалиционное правительство и Петроградская общегородская конференция меньшевиков (проходила 3–13 мая), на которой преобладали интернационалистские элементы. Эту позицию поддержала и полуменьшевистская газета «Новая жизнь».

Но законы классовой и партийной борьбы все ставили на свои места. Встав на путь соглашения с буржуазией, меньшевики вынуждены были все больше и больше поддерживать ее. Чем острее становилась политическая борьба, тем труднее было мелкобуржуазным партиям лавировать по своему иллюзорному промежуточному третьему пути: между буржуазией и /119/ пролетариатом. Они все больше сближались с классом капитала. Состоявшаяся 7–11 мая Всероссийская конференция меньшевиков вынесла решение о вхождении в коалиционное правительство[36]. К этому пришли и новожизненцы, и другие социал-демократические партии. Теоретизируя, мелкобуржуазные демократы цеплялись за любые аргументы.

«Изжила ли себя русская буржуазия в процессе двухмесячной революции до конца и настало ли уже на самом деле время, “чтобы у власти стал другой класс”, как пишет “Правда”?» –

спрашивали эсеры. И с упорством твердили:

«Культурная отсталость и состояние производительных сил страны – явный противопоказатель социально-политической гегемонии рабочего класса России. Даже процесс самоорганизации демократии, за время революции сделавший сказочные успехи, далеко еще нельзя считать законченным настолько, чтобы трудовая демократия возложила только на свои плечи задачи устройства России»[37].

«Новая жизнь», поместив 21 апреля передовицу Н. Суханова, вовсю ругавшего буржуазное Временное правительство (особенно за ноту Милюкова), заключила: «Отказываясь терпеть далее внешнюю политику Временного правительства, мы полагаем, что это еще совершенно не предрешает необходимости перехода власти в руки представителей другого класса».

Мелкобуржуазные партии, прикрываясь авторитетом Петроградского Совета, окончательно заявили, что Совет не может взять власть в свои руки. Их куцые объяснения сводились к тому, что иначе широкие круги населения, которые сейчас идут вместе с революционной демократией, оттолкнутся от революции и бросятся в объятия сторонников старого режима. А с другой стороны, эсеры и меньшевики приходили к выводу, что нельзя оставлять власть в руках «цензовых элементов», неспособных «собственными силами справиться с задачами»[38].

Надо, поучала 2 мая газета «День», исправить ненормальное положение, сложившееся в стране, когда на долю Совета все в большей и большей мере достается сила без ответственности, а на долю правительства – ответственность без силы. Газета предлагает трудовой демократии спасти власть от бессилия: или молчать и не вредить власти, или создать коалиционное правительство.

Поторговавшись с буржуазией, мелкобуржуазные партии пытались показать некую «самостоятельность». Эсеры, например, заявили, что они войдут не в коалиционное правительство, каковые существуют во Франции, /120/ Англии, Италии, а в революционное и чтобы «не мишурой быть там, а занять главные места»[39].

Эсеровская фракция в Петроградском Совете приняла решение «добиваться максимума влияния введением лучших сил на более ответственные политические посты»[40]. Специальные условия вхождения в буржуазное Временное правительство, выработанные партией социалистов-революционеров, широковещательные и многошумящие, практически ни к чему эсеров не обязывали. Невразумительными выглядели такие, например, пункты, как: «Решительная аграрная политика, выражающаяся в ряде мероприятий, которые должны подготовить переход всей земли в руки трудящихся»; «Всесторонняя защита труда» и пр.

Ничего нового не обещало и одно из главных условий вхождения в правительство: «Деятельная внешняя политика, направленная к скорейшему созыву совещания правительств всех союзных стран для установления и проведения платформы демократического мира без аннексий и контрибуций на основе самоопределения национальностей».

Но одно условие любопытно: «Подотчетность и ответственность социалистических министров перед организованной демократией в лице Совета Р. и С. Д. и перед делегировавшими их партиями»[41]. На основе эсеровского документа были выработаны общие условия соглашательских партий о вхождении во Временное правительство.

Подработала свои требования и Партия народной свободы. Их всего четыре (вместо одиннадцати эсеровских и восьми общесоглашательских), но как они классово четки:

«1. Законодательная и исполнительная власть осуществляется только Временным правительством. Необходимо, чтобы Совет Р. и С. Д. не издавал никаких распоряжений, имеющих характер правительственных актов или отменяющих, либо изменяющих акты Временного правительства. В частности, необходимо, чтобы Совет Р. и С. Д. отказался от всех своих распорядительных действий по армии {и} по петроградскому гарнизону.

2. Ведение войны должно быть подчинено военно-стратегическим требованиям, с развитием для обеспечения ее успеха наступательных действий. Совет Р. и С. Д. должен оказать правительству полную моральную поддержку в деле восстановления дисциплины и боеспособности армии.

3. Во внешней политике должно быть поддерживаемо /121/ тесное единение с союзниками. Мир может быть заключен лишь в согласии с ними.

4. Правительство должно принимать энергичные меры для установления порядка, не останавливаясь перед применением мер принуждения, вплоть до употребления силы против анархических действий и против неправомерных и насильственных актов»[42].

Более контрреволюционного политического документа для того времени, чем этот – кадетский, трудно придумать. А он не только обсуждался в правительстве и Совете, но важнейшие положения его были приняты и составили основу деятельности первого коалиционного правительства России.

1 мая исполком Петроградского Совета большинством в 44 голоса против 9 и при 2 воздержавшихся решил вопрос об участии в коалиционном правительстве. Проголосовав против, большевики, меньшевики-интернационалисты, левые эсеры высказались за переход власти к Советам[43].

«Партия пролетариата заявляет, –

говорилось в принятой за несколько дней до этого события резолюции Апрельской конференции РСДРП(б), –

всякий, кто войдет в министерство, ведущее империалистическую войну, независимо от своих добрых желаний, станет соучастником империалистической политики капиталистов…

Партия пролетариата, на основании всего этого, высказывается самым решительным образом против посылки Советами рабочих и солдатских депутатов своих представителей в коалиционное министерство»[44].

3 мая на совместном заседании Временного правительства, исполкома Государственной думы, Петроградского Совета князь Львов огласил декларацию нового правительства. Он сказал, что главным условием правительства является «необходимость выработки Советом Р. и С. Д. категорического и определенного заявления о полном доверии правительству». Перечислив восемь пунктов декларации[45], князь заявил, что правительство «примет самые энергичные меры против всяких контрреволюционных попыток и против анархических и вообще всяких насильственных действий…»[46]. Это была прямая угроза тем, кто боролся за дальнейшее развитие революции, прежде всего большевикам.

5 мая Петроградский Совет одобрил соглашение о введении его представителей в буржуазное Временное правительство. Так образовался первый коалиционный кабинет. 6 мая был объявлен его состав. В правительство вошли 15 человек. Из них 7 принадлежали к /122/ буржуазным партиям (4 кадета, 2 октябриста, 1 прогрессист), 2 – к беспартийным, промышленным кругам, 6 – к мелкобуржуазным партиям (2 эсера, 2 меньшевика, 1 трудовик, 1 народный социалист)[vii]. Четыре министра-социалиста являлись одновременно товарищами председателя Петроградского Совета.

Буржуазные и мелкобуржуазные партии одобрили состав коалиционного правительства. Гучков от имени октябристов заявил:

«…мы все обязаны всеми силами поддерживать ту правительственную власть, которая таким долгим и мучительным путем вновь сконструировалась».

Весьма определенно высказался кадет Милюков:

«…я считаю, что в общем появление этого кабинета есть акт положительный, что он во всяком случае даст возможность надеяться на достижение двух главных целей настоящего момента, а именно – усиления власти и перелома настроения в армии».

А монархист Шульгин заверил:

«…если эта социалистическая демократия борется за руль социалистического корабля для того, чтобы спасти Россию, я хотел бы, чтобы она знала, что у нее не два врага, как об этом всегда твердилось; один – на фронте, а другой – в тылу – буржуазия, я бы хотел, чтобы она знала… буржуазия ей удара в спину не нанесет»[47].

К Партии народной свободы в специально принятом документе о новом правительстве советовал Временному правительству в основном придерживаться старой политики, но проводить ее более гибко. Что же касается борьбы за власть, за порядок, «против анархических элементов», то здесь «необходима настойчивая борьба, не ограничивающаяся увещеваниями, не останавливающаяся перед применением всех находящихся в распоряжении государства мер принуждения»[48]. /123/

Подобные оценки коалиционного Временного правительства, советы ему небезосновательны. Буржуазия совершила искусный маневр.

«”Наши” почти социалистические министры, –

отмечал В.И. Ленин, –

оказались именно в таком положении, что буржуазия стала загребать жар их руками, стала делать через них то, чего бы она никогда не смогла сделать без них»[49].

Вхождение в правительство он квалифицировал как «великий отход вождей меньшевизма и народничества от революции»[50].

Оценивая ситуацию, Ленин писал:

«Шестое мая было выигрышным днем для буржуазии. Ее правительство стояло на краю гибели. Массы были заведомо и безусловно, горячо и непримиримо против него. Одного слова народнических и меньшевистских вождей Совета было достаточно, чтобы правительство беспрекословно сдало свою власть, и Львов на заседании в Мариинском дворце вынужден был открыто признать это»[51].

Апрельский кризис показал, что широкие массы народа, особенно солдаты, стали разочаровываться во Временном правительстве. Их уже не устраивала политика соглашательства, политика оборончества. Они качнулись в сторону пролетариата. Но уговоры и прямой обман эсеров и меньшевиков сделали свое дело. Солдаты поверили, что если в правительство войдут представители социалистических партий, то буржуазию еще можно контролировать, а при надобности и прижать. Это были беспочвенные иллюзии, и их предстояло развеять большевикам. Необходимо было разоблачить эсеров и меньшевиков в новом качестве, а именно в их стремлении помочь эксплуататорским классам, их партиям удержаться у власти.

Соглашение Петроградского Совета, т.е. членов мелкобуржуазных партий и поддерживавших их депутатов, с Временным правительством о создании коалиционной власти с участием социалистов способствовало устранению на определенное время кризиса власти. Первый важный этап революции, и прежде всего борьбы политических партий, завершился. Наступила новая историческая полоса в их развитии[52].

Как каждое общественно-политическое явление, рассматриваемое с позиций материалистической диалектики, создание коалиционного правительства содержало в себе положительные и негативные моменты для его участников.

Буржуазные партии, как правительственные, были спасены, остались у власти. Но теперь власть эту им пришлось в какой-то мере делить с «социалистическими» /124/ партиями, также ставшими правительственными. В правительстве (не говоря уже о Совете) буржуазные деятели испытывали известное противодействие представителей мелкобуржуазных партий. Между ними были и оставались немалые и существенные противоречия. Неоднократно эсеры и меньшевики мешали принятию законов, предлагаемых буржуазией, а кадеты, октябристы и прогрессисты в свою очередь тормозили утверждение законов, выносимых на обсуждение мелкобуржуазными партиями. Трения между блоками правительственных партий неизбежно должны были привести и привели к дальнейшему падению авторитета буржуазной власти.

Вместе с тем вхождение партий эсеров и меньшевиков в буржуазное Временное правительство усилило разброд в них, способствовало интенсивному выделению левых течений, которые, как отмечалось, выступали против этого акта, требовали перехода власти к Советам. Так, при обсуждении эсерами своей резолюции об условиях вхождения в коалиционное правительство Л.Б. Камков от имени левых эсеров предложил резолюцию, которая гласила:

«Считая, что единственно возможным выходом из критического положения, в которое поставил страну старый строй и двусмысленная политика Временного правительства, может быть лишь создание истинной революционной власти, организованной социальной демократией в лице Совета Р.С. и Кр. Д.; что только таковая власть может рассчитывать на активную поддержку всей трудовой России… мы высказываемся против коалиционного министерства и вхождения в него членов партии социалистов-революционеров»[53].

Однако резолюция была отклонена.

Что касается буржуазных партий, прежде всего кадетов, то они, используя правительственную поддержку мелкобуржуазной демократии в центре и на местах, сделали попытку перейти в новое наступление на революционные силы, главным образом на большевиков. Для этого использовалось все: печать, правительство, его органы, партийные съезды, общественные организации и т.д. и т.п.

Без преувеличения можно констатировать, что апрельский кризис явился поворотным пунктом прежде всего в истории кадетской партии. Она не только изменила свою тактику, но стала перестраиваться и психологически. Партия народной свободы по-прежнему продолжала трубить, что является партией всех классов, сословий и национальностей, а потому-де проводит внеклассовую, надпартийную политику (чего, /125/ разумеется, никогда не было). На деле она в силу объективных и субъективных факторов, и прежде всего углубления классовых противоречий, классовой дифференциации общества, а также деятельности большевистской партии, систематически разоблачавшей перед народом контрреволюционность кадетов, неизбежно должна была превратиться и скоро действительно превратилась в главный оплот всех реакционных сил, которые были в России.

Это неизбежно отразилось на поведении кадетов, на изменении состава самой партии. Если первоначально в нее шли «мартовские» кадеты (сравнительно либерально настроенные буржуа), то позже полезли все реакционеры, в том числе из разогнанных помещичье-монархических организаций.

Более дальновидные кадетские лидеры осознавали, что последует неминуемое разоблачение перед народом не только политики партии, но и ее состава. Однако чего-либо существенного они предложить не могли.

Советские историки в последнее время немало потрудились над изучением социального и численного состава кадетской партии[54]. Суммируя их выводы, можно сказать, что руководящие органы Партии народной свободы (члены ЦК, которых было около 70 человек, председатели губернских и уездных комитетов, члены городских дум и др.) состояли больше чем наполовину из высших слоев интеллигенции (профессора, доценты, журналисты, архитекторы, художники, юристы, нотариусы, судьи, директора и инспектора высших и средних учебных заведений, инженеры, техники, врачи); примерно одну треть составляли средние чиновники и средняя интеллигенция и лишь одну пятую – представители собственно буржуазного класса: промышленники, банковские и биржевые деятели, обуржуазившиеся помещики, коммерсанты, домовладельцы, хозяева магазинов.

Повсеместно большая часть крупной буржуазии формально оставалась вне политических партий, предпочитая сословные или другого вида организации. Но подобное обстоятельство вовсе не означало, что капиталисты вообще игнорировали политические партии. Напротив, они поддерживали (тайно, не вступая в партии) те из них, которые наиболее рьяно защищали их интересы.

В России именно кадеты и их интеллектуальная верхушка наиболее полно выражали интересы буржуазии как класса в целом, в то время как другие буржуазные партии являлись адвокатами или отдельных /126/ слоев российской буржуазии, или ее национальных отрядов.

Революционный процесс сказался и на социальном составе кадетской партии, и на ее численности. Состав этой партии по сравнению с годами первой российской революции существенно изменился. Тогда в ней было больше представителей среднего сословия, в том числе и средней интеллигенции. В 1917 г. этот слой общества в массе своей примкнул к эсерам и меньшевикам. И чем более углублялась революция, тем сильнее шла дифференциация в Партии народной свободы: из нее выходили средние слои и вступали в нее представители эксплуататорских классов, высшей, буржуазной интеллигенции, высшего и среднего военного командного состава, юнкера. В партии не было ни рабочих, ни трудящихся крестьян. В небольшом числе имелись лишь представители деревенской буржуазии.

В литературе приводятся разные цифры численности кадетов в 1917 г. – от 60 до 80 тыс. В 1905 – 1907 гг. их насчитывалось 70–100 тыс. Неправомерно утверждение В.А. Кувшинова о том, что численность кадетской партии росла почти до самой победы Октябрьской революции. Он опирается на тот факт, что в сентябре – первой половине октября 1917 г. число местных организаций кадетов увеличилось на 20 и составило около 400[55]. Однако нельзя на этом основании делать вывод, что общая численность членов партии за указанные полтора месяца возросла. Число «отходивших» в это время от партии не покрывалось количеством вновь вступивших. Многочисленные документы свидетельствуют: в сентябре – октябре рабочие и солдаты во многих местах разгоняли кадетские собрания, а их участников иногда даже поколачивали. Многие теперь просто боялись вступать в организацию, носящую громкое название – Партия народной свободы. Но это стало осенью, а в конце весны и летом кадеты еще были в фаворе. Вокруг этой партии постоянно группировалась и объединялась вся контрреволюция.

Партия кадетов как по своей идеологии и политике, так и по составу была полностью буржуазной. В этом состояла ее известная сила, ибо делала ее монолитной, но в этом отрыве от трудящихся была и ее огромная слабость.

После апрельского кризиса кадеты вместе с другими буржуазными партиями активизировали борьбу с Советами. Так, в виде средств давления были использованы торжественное заседание по случаю 11-й годовщины со дня начала работы I Думы, а затем частные совещания /127/ членов Государственной думы, которые, по мнению их участников, призваны были давать указания, «как надо вести государственный корабль», определить, «какие опасности ему грозят и что может быть предотвращено»[56].

Буржуазия, ее политические организации с большой помпой открыли 27 апреля в Белом зале Таврического дворца заседание членов всех четырех Государственных дум. В дипломатической ложе находились французский министр-социалист Альберт Тома, английский посол Джордж Бьюкенен, американский – Давид Френсис, итальянский – маркиз Карлотти, много посланников. Присутствовали все члены Временного правительства; они занимали места в первом ряду. Все хоры зала были заполнены публикой (около 1200 человек).

Под гром аплодисментов Родзянко заявил:

«Война должна быть доведена всеми усилиями русского народа совместно со своими доблестными союзниками до решительной и полной победы над врагом!»

(И это было сказано после апрельского кризиса.) Почему буржуазия и ее партии так упорствовали в продолжении войны, когда народ, солдаты все решительнее выступали против нее? К старым причинам захвата и ограбления теперь прибавились новые. Кадеты, например, считали, что ведение войны может укрепить буржуазное правительство и отдалить новую революцию.

Если нам действительно удастся наступать, –

говорил кадет Маклаков под одобрение своих коллег, –

и вести войну не только резолюциями, не только речами на митингах, знаменами, которые носят по городу, а вести войну так же серьезно, как мы вели ее раньше, тогда очень скоро наступит полное оздоровление России. Тогда оправдается и укрепится наша власть…»[57]

Кадеты страшились, что с окончанием войны миллионы солдат побегут домой, дезорганизуют всю жизнь. А потом, при войне, легче установить военную диктатуру, о которой так мечтала буржуазия.

На совещании царило полное единодушие с союзниками, которых стоя приветствовали члены Государственных дум. Поздравительные телеграммы прислали главнокомандующий генерал Алексеев, совет Союза казачьих войск, юнкерские училища, многочисленные организации кадетской партии.

Своего рода дискуссия состоялась между националистом-монархистом Шульгиным и меньшевиком, а теперь еще товарищем председателя Петроградского Совета Церетели. /128/

Шульгин:

«Сегодня два месяца с тех пор, как случился переворот. И я не могу скрыть, что тяжелые сомнения обуревают многих. За эти два месяца большие завоевания получила Россия, получили различные народы, ее населяющие, но является и другая мысль, являются опасения того, не заработала ли на этих двух месяцах и Германия? (голос: очень много).

Отчего это: что то правительство, которое сейчас занимает скамьи перед вами, то правительство, которое мы считаем честным и даровитым, то правительство, которое мы хотели бы видеть облеченное всею полнотою власти, на самом деле ею не облечено, потому что оно, так сказать, взято под подозрение.

Оно находится, конечно, не в таком положении, как старая власть, которая сидит в Петропавловской крепости, но, я бы сказал, оно как бы сидит под домашним арестом (голоса: верно). К нему в некотором роде как бы поставлен часовой, которому сказано: “Видишь, они буржуи! А потому зорко смотри за ними и в случае чего – знай службу!”

Господа, 20 числа[viii] вы могли убедиться, что часовой службу знает и исполняет честно свои обязанности, но, господа, является большой вопрос: правильно ли поступили те, которые поставили часового?»

Церетели:

«Я знаю, господа, в тех кругах, к которым принадлежит Шульгин, раздаются обвинения не только против Петроградской стороны[ix], раздаются обвинения против органа, олицетворяющего российскую революцию, – против Совета рабочих и солдатских депутатов. Этот Совет стоит за контроль действий правительства, потому что является могучей демократической организацией, он выражает чаяния широких слоев населения, пролетариата, революционной армии и крестьянства. Положение Временного правительства было бы глубоко затруднительно, и в момент революции оно не справилось бы со своей обязанностью, если бы не было этого контроля, если бы не было контакта с демократическими элементами.

Член Думы Шульгин сказал: “Вы говорите народу: вот буржуи, держите их под подозрением”. В этой фразе есть доля правды. Мы говорим народу: вот буржуи, вот ответственный орган буржуазии – /129/ Временное правительство, но мы добавляем: это тот орган буржуазии, представители той буржуазии, которые на общей демократической платформе условились отстаивать русскую свободу со всей демократией и в этой борьбе решили идти с демократией (шумные аплодисменты)»[58].

Мысли монархиста Шульгина мог высказать и кадет, и октябрист, и прогрессист, а также представитель любой буржуазной национальной партии. К словам Церетели могли присоединиться не только все меньшевики, но и эсеры, члены национальных мелкобуржуазных партий. Это был разговор представителя класса капиталистов и обуржуазившихся помещиков с мелким буржуа, облеченным государственной властью. Первый хотел полностью сбросить надеваемую на него узду, второй старался ее закрепить, но так, чтобы она не очень мешала движению. Однако оба не понимали, что концы узды находятся не в их руках.

Корреспондент газеты «Новое время», присутствовавший на заседании, поведал затем, что выступление Шульгина очень хвалили. Одним из первых к нему с поздравлениями подбежал Петр Струве. Комментируя это сообщение 29 апреля, «Новая жизнь» добавляла, что нововременцы успели уже сообщить гадость о своем новом друге – Струве.

Торжественное заседание депутатов всех Государственных дум скоро сменилось постоянными частными совещаниями членов IV Государственной думы. В первый же день нового совещания кадет Маклаков сделал злопыхательское заявление: «Россия оказалась недостойной той свободы, которую она завоевала»[59]. (В.И. Ленин по поводу этих слов писал: «Читай: крестьяне и рабочие не удовлетворили гг. Маклаковых. Они хотят, чтобы Черновы и Церетели “помирили” массы с Маклаковыми. Не удастся!»[60]) А октябрист Гучков высказал пожелание о создании «сильной власти», иначе «крушение неминуемо»[61].

Через месяц прогрессист Бубликов, бывший комиссар Временного комитета Государственной думы, характеризуя революционный народ, негодовал: «Вылез из всех нор в русскую жизнь наглец и бесстыдник»[62]. Одновременно кадет Маклаков от имени всех буржуазных партий дает совет государственной власти: «Опереться на одно течение, чтобы, опираясь на него, беспощадно бороться с другими» – и поясняет: «против ленинцев и циммервальдцев»[63].

Выступления ораторов на частных совещаниях членов Государственной думы явились яркой иллюстрацией /130/ к ленинскому наблюдению, сделанному еще в мае: «Кадеты объединяют всех правых, всю контрреволюцию, всех помещиков и капиталистов»[64]. По мере развития революции реакционные силы все теснее смыкались с кадетами, а буржуазные партии все решительнее выступали против двоевластия, против Советов.

«…Партия народной свободы, –

вещал Пуришкевич, –

получит и свои голоса и всех тех, кто идет правее: ведь я – человек правых убеждений, монархист, как вы знаете, подаю свои голоса за членов Партии народной свободы, и так делают все, кто понимает, что разбиваться на мелкие партии невозможно»[65].

Пуришкевич отразил осознанную представителями эксплуататорских классов необходимость объединения различных всероссийских буржуазных партий вокруг наиболее сильной из них, отстаивавшей классовые основы буржуазии и обуржуазившихся помещиков в целом. В 1917 г. в процессе острейшей политической борьбы, усиливавшейся поляризации общества все больше и больше стирались различия между слоями российской буржуазии, а в связи с этим и между буржуазными общероссийскими партиями.

Естественно, что с арены политической борьбы сходили прежде всего те партии, которые были связаны с наиболее отсталыми, реакционными слоями буржуазии, представлявшими главным образом домонополистический капитал и применявшими наиболее варварские формы эксплуатации. В политическом отношении они были консервативными, на определенных исторических этапах поддерживали самодержавие, а потому после Февральской революции окончательно растеряли былой авторитет.

Пуришкевич же выболтал и тайные думы буржуазии. Он заявил, что Петроградский Совет преступно взял власть над Временным правительством.

«До тех пор, пока Петроград не будет оздоровлен, пока Совет рабочих и солдатских депутатов не будет поставлен на свое место, до тех пор, пока голос Временного правительства не будет раздаваться грозно и властно, до тех пор, господа, нельзя ожидать ничего в будущем. У Временного правительства нет власти».

И далее:

«Временное правительство ни разу не подняло своего голоса для того, чтобы властно разговаривать с чернью»[66].

Пуришкевич призывал залить кровью армию, которая, как он выражался, взбунтовалась и не хочет воевать.

Ни одна из непролетарских партий России не проявляла в 1917 г. такой бурной политической деятельности, /131/ как кадеты. Через каждый месяц они устраивали съезды.

9 мая в Петрограде открылся VIII съезд Партии народной свободы, считавшийся самым важным из всех четырех, состоявшихся в 1917 г.[x]. Накануне кадетская газета «Речь» писала, что изменение обстановки по сравнению с мартовским съездом выразилось в том, что «великие и прекрасные зовы революционной зари затуманились тяжелыми призраками большевизма, наживы, усталости, анархии», и восклицала: «Как в этих условиях сохранить единое государство и национальную жизнь – вот главная задача момента!»

Съезд рассматривал два вопроса: аграрный и национальный, именовавшийся «местное самоуправление и автономия». В общеполитическом докладе Милюков признавал, что теперь все изменилось:

Левые социалистические партии занялись за это время энергичной организацией и пропагандой. Течения более умеренные за ними не поспевали, а по самому существу своих взглядов более радикальные партии могли рассчитывать на более быстрый рост своих приверженцев. Особое внимание они обратили на деревню и на армию»[67].

Последнее замечание лидера главной партии российской буржуазии было по существу.

Успех борьбы любой партии или блока партий за власть определялся прежде всего тем, за кем пойдут армия и крестьяне, кого они поддержат в решении главного вопроса революции. А поскольку армия состояла в основном из крестьян, то последнее слово оставалось за деревней.

Вот почему кадеты придавали такое большое значение аграрному вопросу, с которым были тесно связаны местное самоуправление и национальные отношения.

В своем политическом докладе Милюков с большой тревогой отмечал «разложение», которое наблюдалось везде: в деревне – захват помещичьих земель; в армии – братание, нежелание воевать за «буржуев»; в городе – отказ рабочих трудиться на оборону. При этом «особенно активно действовали ленинцы».

Милюков выделил три течения в политической жизни России: контрреволюционное – возврат к царизму; /132/ консервативное – не идти дальше Учредительного собрания (носителями его являлись кадеты и Временное правительство) и третье – «революция продолжается». Лидер партии, именуемой народной свободой, на этот раз не стал расшифровывать, какие силы принадлежали к третьему течению. Но мы знаем, что кадеты относили к нему прежде всего большевиков, провозгласивших курс на социалистическую революцию. К нему они относили и мелкобуржуазные социалистические партии, которые считали, что буржуазная революция еще не кончилась, а должна продолжаться до полной победы. Только после этого пролетариат, став большинством в стране и подготовив себя к управлению ею, совершит социалистическую революцию.

Свое выступление Милюков закончил заверениями, что партия кадетов не отказывается от «тесного и неразрывного единения с союзниками».

Съезд расценил вхождение социалистов в правительство как событие, которое приведет к концу двоевластия, и принял резолюцию «оказывать полную поддержку новому Временному правительству во всех его начинаниях»[69].

Оживленные прения развернулись по докладу об аграрном вопросе. Разные точки зрения свидетельствовали, что в партии кадетов продолжали оставаться левые, правые и центр. Представители провинции предлагали пойти на более существенные изменения аграрной программы, чтобы завоевать на свою сторону богатых крестьян. Кадетские киты, упорствуя, не шли на уступки. Выражая мнение правого крыла, член ЦК князь Е.Н. Трубецкой выговаривал съезду: «Мы являемся как бы демагогами с перепугу. Мы как будто боимся конфискации земли, и для того, чтобы предупредить ужасы, которые может вызвать эта конфискация, мы делаем уступку за уступкой и стараемся как бы надавать больше обещаний»[70].

В конце концов съезд, оставив существо аграрной программы, пошел на модификацию, придав ей более демократический характер. «Земли сельскохозяйственного пользования, – гласил главный тезис измененной программы, – должны принадлежать трудовому земледельческому населению». Частновладельческие земли подлежали принудительному отчуждению за выкуп. А поскольку большинство помещичьих земель было заложено в банках, то и капиталисты от этого ничего не теряли.

Революция заставила кадетов пойти еще дальше. Модный в то время эсеровский лозунг о наделении /133/ землей по трудовой норме не смогли игнорировать и кадеты, записав его в свою программу. В то же время они решительно возразили против принудительного отчуждения земель, занятых усадьбами и садами, а также принадлежавших фабрикам и заводам. Разумеется, съезд записал, что окончательное решение земельного вопроса, как и всех остальных, откладывается до Учредительного собрания.

С докладом по национальному вопросу выступил член ЦК кадетской партии Ф.Ф. Кокошкин. Эта проблема в революции приобрела настолько большое значение, что «Речь» вскоре посвятила ей (13 мая) передовую статью. Докладчик выразил «огромное опасение» по поводу того, что Финляндия «ставит вопрос о полном отделении», что Литва «претендует на решение национального вопроса в таком же объеме, как и Польша», что Украина поговаривает «о государственной автономии». «Брошенные» в печати в то время лозунги «федерализма», «федеративной республики» приведут к полному распаду России как единого государства. Теоретики Партии народной свободы не указывали авторов этих идей, но несомненно имели в виду прежде всего напечатанную 2 мая в «Правде» статью В.И. Ленина «Финляндия и Россия», в которой излагалась национальная программа большевиков, признавшая свободу отделения от России угнетавшихся царизмом наций и одновременно ратовавшая за добровольный союз всех народов России.

Вскрывая политику капиталистов, буржуазии, в том числе и партии кадетов, Ленин писал, что они «никогда не признавали политического самоопределения наций, т.е. свободы отделения их от России». И указывал: «Не насилием надо привлекать другие народы к союзу с великороссами, а только действительно добровольным, действительно свободным соглашением, невозможным без свободы отделения»[71]. Эти же мысли он развивал в статьях «Внешняя политика русской революции», «Украина и поражение правящих партий России»[72]. Именно в 1917 г. Ленин впервые высказал мысль о федеративном устройстве России (до этого большевики придерживались принципа автономии).

Кокошкин в своем довольно путаном выступлении все время противопоставлял большевистскому лозунгу (не называя его) самоопределения наций вплоть до отделения и образования самостоятельных государств или объединения их на базе федерации территориальную, или, как он именовал, провинциальную, культурную, автономию наподобие земского самоуправления. /134/ Оно отличалось от прежнего земства лишь тем, что могло издавать не только местные постановления, но и местные законы, обязательно исходящие из общегосударственных. Такая автономия по-кадетски признавала не национальный, а территориальный признак, т.е. нравы и обычаи, которые якобы были присущи всем народам того или иного региона. «Высшим территориальным самоуправляющим союзам (губернским и областным земствам) должны быть предоставлены права провинциальной автономии (издания местных законов) в определенных сферах местной хозяйственной, культурной и национально-культурной жизни…» – передавала слова кадетского оратора «Речь» 13 мая.

Подобное решение национального вопроса, уповали кадеты, будет способствовать привлечению в партию новых членов, расширению круга сочувствующих ей.

Впервые на съезде в основном единодушной буржуазной партии поднял «бунт» член ЦК, левый кадет Некрасов. Он критиковал руководство партии фактически по всем пунктам, и прежде всего за непонимание того, что революция, хотят того кадеты или нет, развивается и остановить ее нельзя, на что Милюков при одобрении участников съезда ответствовал: «…можно попытаться ее и остановить…»[73] Некрасов оказался белой вороной на съезде, его фактически никто не поддержал, и он скоро отошел от кадетов, вступив во вновь образованную республиканско-демократическую партию. А кадеты избрали новый и последний ЦК[xi]. /135/

На что рассчитывали кадеты, внося поправки в важнейшие пункты своей программы? Могли ли они привлечь на свою сторону новые массы крестьян и народов нерусской национальности?

Кадеты начали бороться за привлечение деревни на свою сторону с момента образования партии. Но в годы первой российской революции они проиграли битву за крестьян, которые пошли не за ними, а за партиями революционного лагеря, и прежде всего народническими. В 1917 г. главная схватка за крестьянство проходила между большевиками и эсерами. От ее исхода зависели дальнейшее развитие и победа революции. На поддержку основных масс крестьянства могли рассчитывать только большевики и русские и национальные эсеры, которые требовали конфискации помещичьих земель без всякого выкупа, а также отмены частной собственности на землю.

Что касается кадетов, стоящих повсюду за сохранение частной собственности, то они делали ставку на богатых крестьян, хуторян, отрубников, имевших частные земли и угодья. За счет такого контингента кадеты намеревались пополнить ряды своей партии. Но на практике противоречия между помещиками, интересы которых в 1917 г. защищали партия кадетов и Союз земельных собственников, и крестьянами (в том числе и богатыми) были настолько глубоки, что примирить их не могла ни одна политическая организация. Вот почему даже кулаки охотнее поддерживали правых эсеров, чем буржуазные партии.

Еще труднее приходилось кадетам при рассмотрении национального вопроса. Здесь Партия народной свободы и аналогичные национальные партии не находили точек соприкосновения. Противоречия эти отражали, как уже отмечалось, рост самосознания народов страны, в том числе и буржуазной их части; развивавшиеся в стране центробежные силы ослабляли центральную власть.

К середине 1917 г. кадеты успели поссориться со многими национальными буржуазными партиями, в том числе с финляндскими и украинскими, по вопросу национальных отношений, заявившими на VIII съезде Партии народной свободы, что если кадеты не признают их национальные требования, то они отвернутся от них. Серьезные требования предъявляла и белорусская буржуазия. Газета «Новое варшавское утро» 23 апреля сообщала, что делегация белорусских общественных деятелей представила князю Львову записку о проведении неотложных реформ. Речь шла об образовании /136/ федеративной республики в России и о предоставлении федеративной автономии Белоруссии. Подобные запросы предъявила буржуазия Прибалтики. Что касается мелкобуржуазных национальных партий, то их требования были еще резче.

Но если на почве национальных отношений между кадетами и их собратьями на окраинах возникали серьезные трения, то по другим вопросам, касающимся классовых интересов различных отрядов российской буржуазии, они были едины. Здесь у них существовал один фронт борьбы с пролетариатом и его политическим авангардом. Это полностью относилось и к тем национальным буржуазным партиям, которые возникли в 1917 г.

Главная латышская буржуазная партия Крестьянский союз в своем органе «Lidums» 22 апреля поместила передовую статью, в которой, выступая против создания Советов, видела свою опору в организованности сельских хозяев, являвшихся «надежнейшим средством против всех большевистских и ленинских дезорганизационных намерений». Вот где национальная буржуазия искала опору для борьбы с русским и своим рабочим классом, с РСДРП(б) и Социал-демократией Латвии, идущей по ленинскому пути.

Остановимся несколько подробнее на создании латышского Крестьянского союза, являвшегося типичной для сельской буржуазии партией, тесно связанной с кадетами. Прибалтика, особенно Латвия, с ее высоким уровнем развития капитализма стала питательной средой возникновения значительного числа буржуазных партий. Крестьянский союз был конституирован 29 апреля 1917 г. на учредительном съезде в Валке. Заседало 200 участников, представлявших более 1500 членов буржуазно-кулацкой партии. Съезд открыл будущий диктатор Латвии, а тогда только агроном Карл Ульманис.

Он заявил: «Мы ни у кого и ничего не должны просить, но требовать и взять. Мы сами должны быть господами своей земли». Развивая свою демагогию, оратор говорил о том, что Союз будет бороться за интересы всех слоев общества, ибо их партия, как и кадетов, имеет «внеклассовый характер». В программе союза фиксируется конфискация помещичьих земель за выкуп, сдача земель в аренду, насаждение в деревне буржуазной кооперации, всяческое развитие и поощрение частнособственнических интересов. «Чтобы крестьян не сбили с пути большевики – вот главная политическая задача союза», – говорили делегаты съезда[74]. Речь /137/ на нем шла об американском, фермерском, капиталистическом пути развития сельского хозяйства.

Нужно отметить, что латышский Крестьянский союз, являясь своеобразной модификацией кадетской партии, ее специфическим проявлением в особых условиях Латвии (организация претендовала на Лифляндию, Курляндию и Латгалию), оказался стратегически и тактически более гибким, а значит, и более жизненным, чем Партия народной свободы. Разумеется, в основном здесь сказалось то, что союз этот объединял только одну национальность, и прежде всего деревенскую буржуазию.

Программа латышского Крестьянского союза предусматривала предоставление Латвии автономии в Российской демократической федеративной республике, своего сейма, издающего свои местные законы. «Рабочее время, а также отношения предпринимателей и рабочих должны регулироваться, – говорилось в его программе, – в соответствии с законами западных стран»[75]. Предусматривалась веротерпимость, отделение церкви от государства, школы от церкви. Союз полностью поддерживал Временное правительство. Основными его лозунгами являлись: «Крестьянский союз – выразитель мыслей латышей!», «Крестьянский союз будет бороться только культурными средствами!», «Крестьянство не является классом, а потому Крестьянский союз не будет проповедовать классовой борьбы!» [xii].

Латышский Крестьянский союз имел благоприятную почву для своего роста и оказался наиболее боеспособной национальной буржуазной организацией. На состоявшемся в середине июля II съезде было заявлено, что союз насчитывал 177 местных организаций, объединявших более 20 тыс. членов[xiii]. Он развернул устную и печатную пропагандистскую деятельность: двадцатитысячным тиражом отпечатал программу и устав, выпускал воззвания, открыл в Валке, Риге, Бирже курсы пропагандистов. В отличие от финских партий, игнорировавших Всероссийское учредительное собрание, Крестьянский союз придавал ему большое значение, рассматривая его как высшую законодательную и исполнительную власть[76]. /138/

Любопытна такая деталь. После захвата 21 августа 1917 г. немцами Риги газета «Lidums» 23 августа вышла с таким аншлагом: «Не бежать. Латышам нужно оставаться на своей земле, что бы там ни было!» И это был не случайный призыв. Значительная часть руководства Крестьянского союза склонялась к сотрудничеству с Германией и впоследствии это осуществила.

Кроме латышского Крестьянского союза в Прибалтике в 1917 г. возникло значительное число других буржуазных партий кадетского типа, игравших там примерно такую же роль, как в России Партия народной свободы. У этих центров местной контрреволюции были, разумеется, и свои отличия, вызванные историческими, экономическими, культурными, национальными, религиозными и другими особенностями, но классовая суть была едина.

В Литве в 1917 г. образовалась новая буржуазная Партия национального прогресса («Пажанга») правокадетского толка, в Эстонии – Эстонский союз земледельцев («Маамийт») и Радикально-демократическая партия.

Характерная особенность политического развития Прибалтики в 1917 г. заключалась в том, что там в силу классовой дифференциации, наличия большого слоя деревенской буржуазии наиболее многочисленными и сильными оказались буржуазные, а не мелкобуржуазные партии, что не могло не отразиться на ходе, методах и формах классовой и партийной борьбы как в период Великой Октябрьской социалистической революции, так и позже, в годы гражданской войны на исходе ее.

Кроме вновь возникших в Прибалтике после Февральской революции партий возродились и ранее существовавшие. Наиболее значительными являлись, в Латвии – Латышская народная партия (лидер Ф. Вейнберг), Республиканская партия (лидеры Ф. Гросвалд, А. Красткалн), в Эстонии – Эстонская народная партия прогрессистов (во главе с Л. Тыниссоном).

По-иному протекал процесс образования новых и возрождения старых буржуазных партий на Украине, в Белоруссии Закавказье и Туркестане (современные четыре республики Средней Азии и Казахстан). На Украине и в Белоруссии в силу ряда социально-экономических и чисто национальных причин (наибольшей близости к русскому народу) своих буржуазных партий вообще имелось мало, и они были малочисленны. Многие украинцы и белорусы состояли в общероссийских партиях. /139/

На Украине, например, возродились Украинская радикально-демократическая партия, образовалась Украинская демократическая хлеборобская партия, но сколько-нибудь существенного значения они не имели. Еще слабее были вновь созданные Белорусская христианская демократия и Белорусская народная партия.

В Азербайджане наиболее влиятельной оставалась националистическая партия Мусават («Равенство»), возникшая в 1911 г. В основе своей буржуазная, она ввиду слабой классовой дифференциации населения (кроме Баку) несла на себе отпечаток мелкобуржуазных и религиозных (панисламизм, пантюркизм) догм. Состав ее также был очень разнородный: сюда входили представители крупной, средней и мелкой буржуазии, интеллигенция, мусульманское духовенство, крестьяне, часть рабочих. В октябре 1917 г. мусаватисты, объединившись с буржуазной азербайджанской партией федералистов, образовали Тюркскую демократическую партию федералистов-мусаватистов, причем сильно поправели.

В Армении и Грузии наряду со старыми возникли Армянская народная партия (во главе с М. Пападжановым и С. Арутюняном), Грузинская национально-демократическая партия (лидеры С. Кедия, Г. Гвазава).

В противовес сравнительно слабым буржуазным национальным украинским, белорусским, закавказским партиям в этих регионах возникли многочисленные, довольно сильные мелкобуржуазные партии, оказывавшие значительное влияние на население. Местным отрядам рабочего класса и большевикам предстояла упорная и длительная борьба за завоевание их на сторону пролетарской революции.

Еще сложнее с образованием партий и ведением политической борьбы обстояло дело в Туркестане. Там национальных непролетарских политических партий в полном смысле этого слова фактически не существовало. О них можно говорить только условно. Известно, что политические партии, являясь детищем капитализма, прежде всего создаются буржуазией, и только затем, по мере роста сознательности и уяснения своей противоположности капитализму, их образует пролетариат. Одновременно возникают и мелкобуржуазные партии.

В современном понимании политическая партия – это соответствующим образом оформленная самая активная часть того или иного класса или слоя класса, призванная вести политическую борьбу за интересы данного класса. Партия имеет программу, устав, центральный руководящий орган, местные организации, /140/ чаще всего свою газету или журнал. Цель ее состоит в ведении борьбы за изменение общественного строя или, наоборот, за сохранение старого. В теоретических и программных положениях буржуазных партий, в их идеологии могут присутствовать религиозные моменты, иногда в значительной степени, но одна религия не может быть идеологией партии, иначе это уже не политическая партия, а что-то другое. Не может быть партии и при феодальных, тем более при дофеодальных отношениях, которые составляли основу национальной жизни большинства населения Туркестана.

Вот если с этих позиций подойти к тем политическим формированиям, которые существовали и создавались в 1917 г. в Туркестане, то их, повторяем, только условно, с большой оговоркой можно назвать партиями. Партии Туркестана образовались на базе мусульманства и буржуазных течений, главным образом джадидизма. Наиболее значительными из них были Шуроисламия (Совет исламистов, образовался в марте 1917 г. с лидерами М.К. Абдурашидхановым и М. Чокаевым) и отколовшаяся от нее в июне наиболее правая, феодально-религиозная партия Шуро-улема (Совет духовенства). И та и другая состояли из представителей мусульманского духовенства, местной буржуазии, чиновничества, баев.

Существенным образом от вышеуказанных организаций отличалась партия Алаш. Она более других приближалась к понятиям буржуазной партии кадетского типа. Лидеры ее состояли ранее членами общероссийской Конституционно-демократической партии народной свободы. В этой партии эклектически сочетались кадетские, народническо-эсеровские идеи с панисламизмом и пантюркизмом.

Процесс консолидации национальной буржуазии наблюдался и в таких отсталых районах Средней Азии, как Бухарский эмират и Хивинское ханство. Здесь на базе джадидизма противники эмирской власти, состоявшие почти из всех слоев наиболее образованной части общества, и прежде всего его буржуазных слоев, стали формировать партии младохивинцев и младобухарцев. Процесс этот оказался длительным и сложным[77].

Несмотря на большое разнообразие, а порой и неизбежные трудности, обусловленные прежде всего противоречиями между русской и национальной буржуазией из-за получения прибылей и привилегий грабить местных рабочих и крестьян, а также в связи с национальными и религиозными моментами по всей России развернулся процесс ускоренного образования /141/ национальных партий. Все они в своей основе были партиями кадетского типа и шли в фарватере ее политики. Объединяло их главное: признание буржуазной частной собственности на средства производства и распределения, поддержка Временного правительства, доведение войны до победного конца, решительная борьба с социалистической революцией[78].

Картину буржуазного партийно-политического лагеря наряду с Партией народной свободы и ее национальными сателлитами дополняют Союз земельных собственников, октябристы, прогрессисты и пр. Их участие в общественно-политическом процессе было однозначным – они выступали против интересов трудящихся.

1–8 июля 1917 г. в «русской палате» гостиницы «Славянский базар» в Москве состоялся съезд Всероссийского союза земельных собственников. По словам газеты «Русское слово», на нем присутствовали «представители дворянства, помещичьего и в сравнительно небольшом количестве – крестьянского землевладения», всего 400 делегатов.

Председателем съезда избрали крупного помещика-монархиста барона В.В. Меллер-Закомельского. Были получены приветственные телеграммы от коннозаводчиков, сельскохозяйственной палаты. В своем выступлении князь К.Н. Кропоткин призывал земельных собственников «к борьбе с опасными лозунгами, провозглашаемыми в деревне», а также «занимать места в земельных и продовольственных комитетах, во всех организациях на местах, чтобы их голос звучал повсюду».

– Нас не пускают, – кричали ему в ответ делегаты.

– Пусть не пускают, но вы должны все-таки всем и везде говорить правду, – не унимался князь.

Горячо проходило обсуждение посылки приветственных телеграмм. Предлагалось послать их Львову, Керенскому, Брусилову, Родзянке.

– Чернову не надо, – кричали делегаты.

– Чернову мы и не предлагали, – ответствовал председатель.

– Не надо и Львову!..

Один из делегатов предложил послать не приветствие, а требование о прекращении тех «нестерпимого вида» ограничений, которым сейчас подвергаются земельные собственники в купле-продаже и закладке земли. Этот «вопль души» делегаты поддержали хором;

– Мы не желаем кланяться и благодарить за то, что нас грабят[79].

Так воспринимали летом 1917 г. реакционеры требования /142/ крестьян, земельных комитетов о разделе помещичьих земель, а одновременно и ублюдочные постановления, состряпанные министром-социалистом Черновым по аграрному вопросу.

Многие делегаты лелеяли надежду, что земельный вопрос еще можно переиграть. Решение его еще впереди. «Даже министры-социалисты, – говорил представитель тверского дворянства Лихарев, – начинают как будто исправляться». Он призвал делегатов действовать более осторожно, чтобы не давать лишних поводов газетам называть съезд «организацией реакционной». После этого все приветственные телеграммы были приняты.

Но как только делегаты перешли к сообщениям, характеризующим положение на местах, настроение их вновь упало, да уж больше и не поднималось.

«Почти все сообщения, –

писала газета «Русское слово» 4 июля, –

рисовали картины полного хаоса в земельных отношениях на местах. Много говорилось о захвате помещичьих земель, о разгроме имений… Раздавались жалобы на волостные земельные и другие комитеты, подвергшиеся, по мнению делегатов, засилью левых элементов, главным образом большевиков».

В телеграмме князю Львову съезд требовал «твердой рукой охранять имущество граждан от незаконных на него поползновений».

Съезд направил в Петроград своих представителей для переговоров с Временным правительством. «Русское слово» 5 июля 1917 г. сообщало о том, что князь Львов посоветовал им самим «сорганизовываться на местах… защищать свои интересы». Что касается министра земледелия эсера Чернова, то беседы с ним, как заявили делегаты, не получилось. Он неотрывно «висел» на телефоне, расспрашивая о конце июльской демонстрации. Один из делегатов, раздраженный невниманием Чернова, крикнул тому:

– Уходи!

– Я бы с удовольствием, – ответствовал Чернов,– да вот только, к сожалению, заменить меня некому.

– Найдем, пусть уходит, – бодро закричали участники съезда.

Но народ решал земельный вопрос по-своему.

Съезд внес некоторые поправки в свой устав, принятый в ноябре 1916 г. Речь шла прежде всего о расширении частного землевладения крестьян, точнее, кулаков. Землевладельцы соглашались на частичное отчуждение помещичьих земель, разумеется, за выкуп «по добросовестной, соответствующей их действительной /143/ стоимости оценке», но лишь после распределения между крестьянами казенных и удельных земель, если последних не хватит. При этом особо подчеркивалось, что передаваемая крестьянам земля поступает в частную собственность.

Ни на съезде Всероссийского союза земельных собственников, ни после него лидеры не называли численности своей организации (на местах союз имел 300 отделений). По примерным подсчетам, в нем состояло около 50 тыс. человек. Однако влияние его не могло быть сколько-нибудь значительным: члены союза были распылены почти по всей стране и тонули в массе политических организаций. Крестьяне же открыто считали его помещичьей организацией и относились к нему в большинстве случаев враждебно. О незначительном влиянии этой партии говорит тот факт, что на выборах в Учредительное собрание она получила всего 250 тыс. голосов, т.е. 0,5%. Членство в союзе не спасло помещичьи имения от разгрома. Противоречия между помещиками и крестьянами были непримиримы.

Землевладельцы и их политические организации неоднократно обращались к буржуазным правительственным органам для защиты своего состояния, начиная от судов над крестьянами и кончая использованием карательных отрядов войск[80].

Борьба партий, по определению В.И. Ленина, является самым полным, самым концентрированным выражением политической борьбы классов[81]. Чтобы выглядеть более респектабельно, ряд наиболее правых партий, прежде всего октябристов, весной и летом 1917 г. переформировались, изменили (больше формально) свое обличье. На базе октябристов в Петрограде образовались Либеральная республиканская партия во главе со своими старыми лидерами Гучковым и Родзянкой, а прогрессисты преобразовались в Радикальную демократическую партию, выпускавшую газеты «Отечество» (в Петрограде) и «Свободное слово» (в Москве). В ней наряду со старыми появились и новые руководители. «Эта, никому не известная, партия, – отозвался Ленин, – явно тоже капиталистическая… – нечто вроде переряженных кадетов»[82]. Даже эсеры писали о ней: «Серая, тусклая, не существующая»[83]. Продержалась эта партия недолго. Осенью она слилась с тоже вновь созданной Республиканской демократической партией, лидерами которой явились промышленник-финансист А.И. Путилов и помещик И.И. Дмитрюков.

Еще больше новых и переформированных старых буржуазных партий появилось на окраинах России, что /144/ свидетельствовало о политической активизации национальной буржуазии. В Прибалтике было создано 5 партий, 2 – в Средней Азии, 2 – в Закавказье[84]. Даже в далекой и отсталой Якутии образовался Союз федералистов. Всех их роднило отстаивание права на частную собственность, на орудия и средства производства; цель их состояла в образовании парламентарной буржуазной республики в стране и местной территориальной автономии. Почти все, как у кадетов. Лишь некоторая разница в рассмотрении национального вопроса.

Таким образом, характерной чертой для развития всех буржуазных партий в России являлись фактическая поляризация политических сил общероссийских партий вокруг кадетов и создание кадетского типа буржуазных национальных партий. Появление центробежных сил в стране в политических организациях господствующего класса обусловливалось единым диалектически противоречивым процессом.

---

Источники и литература

---

Примечания